Бог располагает!
Шрифт:
— Теперь идем, — сказал он.
Они вошли в салон. Юлиус приблизился к Фредерике.
— Мадемуазель, — произнес он, — вот колье, имеющее для меня особую ценность, ибо оно принадлежало моей матери, и его носила моя жена. Я бы вручил его своей дочери, если бы Господь даровал мне ее. Вы отнеслись ко мне с такой дочерней заботой и преданностью, что я прошу у вас позволения подарить это колье вам. Пусть оно станет вашим свадебным украшением.
Эти последние слова заставили Фредерику слегка покраснеть, и в ее глазах промелькнула печальная улыбка.
Поначалу она хотела отказаться от подарка.
— Я до глубины души тронута вашей добротой, господин граф, — сказала она, — но я слишком бедна для того, чтобы носить такие дорогие украшения.
Юлиус очень мило настаивал, умолял:
— Ну же, Самуил, проси вместе со мной, скажи мадемуазель, что по сравнению с ее лицом это колье еще покажется бедноватым.
— Фредерика действительно не права, нельзя отказываться после того, что ты ей сказал, — вмешался Самуил. — Так получается, что она не колье отвергает, а отца.
— Хотите стать моей дочерью? — повторил Юлиус.
— О, спасибо! Я согласна! — прошептала Фредерика, принимая колье.
— Это я, я должен благодарить вас! — вскричал восхищенный Юлиус. — Но раз уж вы сейчас благосклонно расположены к моим просьбам, есть еще одна милость — о ней я хочу вас попросить. Пожалуйста, не будем сегодня расставаться. Этим утром я жестоко страдал. Давайте же, по крайней мере, закончим вместе, в радости и веселье, этот день, что начинался так мрачно и в таком одиночестве.
— Согласен, — кивнул Самуил.
— Ты истинный друг! — продолжал Юлиус. — Если бы не вы, я даже не знаю, что бы со мной сталось. Когда мадемуазель Фредерика пришла сюда, я был в состоянии такой подавленности и бессилия, в какое никогда еще не впадал. Мне действительно очень важно не остаться сегодня одному. Сейчас как раз время обеда. Пообедайте со мной по-семейному.
— Все будет так, как тебе угодно, — отвечал Самуил.
— Спасибо.
Юлиус позвонил и отдал распоряжения слугам. Через четверть часа явился лакей, чтобы возвестить его превосходительству, что кушать подано, и все направились в столовую.
Юлиус был весел, но ел мало. Ночь, проведенная на собрании венты, отъезд Олимпии, разрыв с принцессой, неожиданное появление в его жизни Фредерики — слишком много потрясений для одного дня: его изнуренной усталостью натуре трудно было вынести все это. Он выглядел слабым, утомленным. Фредерика приняла на себя заботы о нем поистине как дочь: беспокоилась о его самочувствии, побуждала есть больше, втягивала его в разговор, и Юлиус, чтобы ей угодить, старался через силу шутить и улыбаться.
Однако все эти попытки еще больше обессиливали его, и с каждой минутой он ощущал себя все более разбитым и потухшим.
Что касается Лотарио, он менее, чем кто-либо другой, мог внести оживление в их трапезу. Из речей, что звучали за столом, он ничего не воспринимал: он слышал лишь те слова, что сказала ему Фредерика в те минуты, когда они остались одни. Она не сможет принадлежать ему! Она связана с другим! С кем?
Все эти мысли горестно теснились в его мозгу, и юноша сидел, неподвижно уставившись мрачным, безнадежным взором в свою тарелку, к которой он даже не притронулся.
Один только Самуил был говорлив, оживлен и ел с аппетитом. Но внимательный наблюдатель мог бы заметить, что за его видимым воодушевлением скрывается что-то странное, какая-то мрачная тайная решимость. По временам он устремлял на Юлиуса и Фредерику взгляд, полный то ли муки, то ли угрозы.
К концу обеда Юлиус, отчасти с помощью усилия воли, отчасти же благодаря выпитому вину, слегка ожил. К его бледным щекам прилила кровь, глаза заблестели. Он стал говорить обо всем вперемешку — о дипломатии, о венском дворе, об их с Самуилом отрочестве и об их проделках университетских времен.
Он говорил с лихорадочной живостью, похоже обеспокоившей Самуила больше, чем его прежняя апатия.
Самуил поглядывал на то, как пылают скулы Юлиуса, и хмурил брови.
По счастью, трапеза подошла к концу.
Все поднялись из-за стола, и граф фон Эбербах предложил Фредерике руку, чтобы отвести ее в гостиную. Но едва они переступили порог, Фредерика вдруг почувствовала, что рука графа напряглась и рванулась прочь из ее руки.
Юлиус поднес ладонь ко лбу, бормоча:
— Ох, мне дурно, очень дурно.
И прежде, чем его успели поддержать, он рухнул навзничь.
Самуил и Лотарио бросились к нему.
На шум сбежались слуги.
— Скорее! — закричал Самуил. — Это апоплексический удар. Нельзя терять ни минуты. Отнесем его на кровать.
Лотарио и Самуил сами взяли его на руки и отнесли в спальню.
Самуил говорил, что нужно делать, распоряжался, разрывался на части. Прежде чем успели вызвать врача, он взял на себя смелость пустить в ход самые сильные средства, и час спустя сознание мало-помалу стало возвращаться к Юлиусу.
Когда больной открыл глаза, первое, что он сделал, — стал искать взглядом кого-то, сейчас, видимо, отсутствующего в комнате.
Самуил его тотчас понял:
— Ты ищешь Фредерику, не так ли? — спросил он.
Едва заметным знаком Юлиус дал понять, что да.
— Сходите за ней в гостиную, — велел Самуил лакею.
Вбежала Фредерика.
— Спасен! — сказал ей Самуил.
— Ах! Господь внял моей мольбе! — вскричала Фредерика.
— Так вы молились за меня? — проговорил Юлиус слабым протяжным голосом.
— О да, молилась от всего сердца!
— Что ж! Вы все меня спасли: вы — молитвой, ты, Самуил, средствами своей науки, а ты, Лотарио, своими заботами. Я всех вас благодарю.
— Не разговаривай так много! — сказал Самуил.