Бог располагает!
Шрифт:
— Хорошо! Еще только одно слово. Обещайте мне вы оба, Фредерика и Самуил, что не покинете меня, останетесь здесь так же, как Лотарио. Вы же сами видите: если бы вас не оказалось рядом, сейчас я был бы уже мертв. Чтобы выжить, мне необходимо ваше присутствие. Не уходите же, если хотите видеть меня живым.
— Ты истощаешь свои силы, тебе нельзя говорить, — снова напомнил Самуил.
— Я замолчу, когда вы дадите слово, что не уйдете.
— Ну, так мы тебе это обещаем, — сказал Самуил. — Успокойся. Мы покинем тебя не раньше, чем ты выздоровеешь
— Спасибо! — прошептал Юлиус, и его бледное, осунувшееся лицо утонуло в подушках. Но на губах его проступила улыбка.
XXIII
КУЗЕН И КУЗИНА
В том же самом месяце, в апреле, несколько дней спустя после событий, о которых мы только что поведали, окрестности Ландека и Эбербаха были полны чарующей прелести.
Во всем чувствовалось веселье расцветающей весны. Теплый, живительный воздух ласкал ветви деревьев, побуждая почки скорее распускаться, и лучи помолодевшего солнца смеялись, играя во вьющейся по склонам зелени.
Среди скалистых отрогов, суровость которых смягчали лишь прихотливые узоры плюща и мха, тут и там зеленеющего меж камней, застыла чья-то фигура; то была женщина, немая и недвижная, как эти скалы: она сидела скорчившись, опустив голову на руки. Вокруг нее резвились козы, прыгая и словно танцуя.
То была Гретхен.
Внезапно она вздрогнула и подняла голову.
С дороги, что вилась у ее ног, послышалось пение. Голос, безыскусный и простодушный, напевал цыганскую песенку. Он вдруг проник в самое сердце Гретхен, как воспоминание ее далекого детства. Ну, конечно же, она слышала эту песню, когда была совсем крошкой. В одно мгновение все прошлое предстало перед ней: знакомый напев оживил в душе картины ее бродячей жизни. Да, да, та самая песня, с которой ее укачивали! Тридцать лет минуло с тех пор, но ни единый звук этой мелодии не изгладился из памяти. Она вспомнила ее всю, целиком. Ведь и за сто лет не забудешь песни, что пела тебе твоя мать!
Гретхен вскочила на ноги и склонилась, всматриваясь, над дорогой. Ей хотелось увидеть того, кому хватило одного куплета, чтобы вернуть ей все ее детство.
Она заметила незнакомца, показавшегося ей, наивной поселянке, щеголем, одетым с отменным вкусом и редкостным блеском.
Прохожий и в самом деле был наряжен весьма приметно: ярко-красный жилет, ярко-голубые панталоны, украшенные белоснежным шитьем, и желтый галстук в золотистую крапинку.
Неизвестный направлялся прямо к ней. Когда он ее заметил, у него вырвался радостный жест, как если бы он нашел то, что искал.
Однако он тотчас справился с собой.
— О! Козы! — вскричал он на скверном немецком языке с примесью итальянских и французских словечек. — Какое счастье встретить коз!
С невероятным проворством чужестранец вскарабкался на вершину скалы и, прыжком достигнув Гретхен, отвесил ей поклон. Затем с видом человека, делающего важное дело, он принялся ласкать тех коз, которые не успели разбежаться при его появлении.
— Вы любите
— Козы и скалы, — изрек неизвестный, — в них вся прелесть жизни. Что до коз, то я их ценю по двум причинам: прежде всего за стремительность, за их прыжки. Видите ли, сударыня, эти самые козы, хоть их и считают животными, от рождения и без всякого труда воплощают собой тот идеал ловкости и силы, которого даже самые достойные из людей не могут достигнуть за всю жизнь ценой самых упорных и тяжких упражнений. Я сам, с тех пор как живу в этом мире, не имел цели более высокой, чем желание уподобиться им. Благодаря своему искусству я добился того, что дает им их инстинкт. Да, сударыня: я как коза!
И, желая продемонстрировать пастушке образец своего умения, он указал ей на козочку, что прыгала по самому краю пропасти:
— Ну-ка посмотрите!
Он встал на четвереньки на том самом месте, где только что резвилось прелестное животное, и принялся кувыркаться через голову.
— Перестаньте! — в ужасе закричала Гретхен.
— Видите, насколько козы превосходят людей, — сказал незнакомец, возвращаясь к ней. — Ведь когда там была ваша коза, вы за нее не боялись. Вы ее уважаете больше, чем меня.
Бойкость его манер несколько озадачивала и раздражала дикарку Гретхен. Но тем не менее этот живой, ловкий субъект нравился нашей суровой труженице, хоть она и сама не могла понять почему.
— Как я уже вам сказал, — продолжал неизвестный, — коз я люблю по двум причинам. Вторая причина — это их бродяжий нрав. Они не могут оставаться на одном месте. И в этом мы с ними похожи. Козы — цыгане мира животных.
— Так вы цыган? — спросила Гретхен, чье любопытство вдруг чрезвычайно возросло.
— Цыган до кончиков ногтей.
— Моя мать тоже была цыганкой, — сказала пастушка.
— В самом деле? Стало быть, мы одного племени.
Это сходство быстро сблизило их.
— Ах, мне было так нужно встретить здесь кого-нибудь, кто меня понимает! — воскликнул цыган.
Они долго говорили о цыганах, о жизни на вольном воздухе, о козах, о том, какое счастье не жить в душных городских домах, что за благо расти свободно, словно трава и деревья, и хотя бы в душе иметь крылья, какие во плоти даны одним лишь птицам.
Потом незнакомец вдруг опомнился и сказал, что совсем забыл о времени:
— Меня ждут. Но я надеюсь, что наше знакомство этим не кончится. Мы теперь уже старые друзья. Где бы нам завтра увидеться?
— Здесь, — сказала Гретхен. — В тот же час.
— В тот же час. Уж я-то не премину явиться. Однако мне пора. Бегу получать нагоняй за то, что так задержался.
И, поклонившись пастушке, он запрыгал с уступа на уступ к величайшему испугу Гретхен, которой показалось, что до подножия скалы он доберется не иначе как разбитым на куски. Но цыган ловко устоял на ногах, уже внизу еще раз отвесил поклон, бегом пустился по дороге и пропал мгновение спустя за поворотом.