Бог располагает!
Шрифт:
У Самуила и Лотарио вырвался возглас изумления, когда они увидели в комнате замешкавшуюся Фредерику.
— Вы здесь?! — вскричал Самуил.
— Мадемуазель Фредерика! — в то же мгновение воскликнул Лотарио.
— Да, — заявил Юлиус, — мадемуазель Фредерика по велению своего великодушного сердца явилась сюда, чтобы оказать мне большую, настоящую услугу.
— Услугу? — повторил Самуил, устремив взгляд на трепещущую Фредерику. — Какую именно? Не мог бы я узнать причину этого визита? Я полагал, что Фредерика незнакома с графом фон Эбербахом.
— Час назад мы еще не были знакомы, — отвечал
— Быстро, однако же, завязалась у вас дружба, — заметил Самуил, обратив свой проницательный взор на Юлиуса.
— Зато она не так легко развяжется, по крайней мере в моем сердце эти узы останутся крепкими и обязывающими меня к признательности, пока я жив… Правда, весьма вероятно, что этим не много сказано.
Странный блеск промелькнул в глазах Самуила. В уме этого импровизатора зла внезапно зародилась идея.
Он продолжил расспросы:
— Короче, я хотел бы знать, какая столь веская причина могла привести сюда Фредерику при том, что она не сочла необходимым меня об этом предупредить.
— Ты можешь и должен узнать все, — отозвался Юлиус, — и я тебе это объясню, как только мы останемся одни. О, ничего не бойтесь, мадемуазель, — продолжал он, жестом успокаивая испуганную девушку. — То, что вы сделали, благородно и чисто, и я вам даю слово, что вы не услышите от Самуила ничего, кроме слов похвалы и признательности. Что здесь могло бы его оскорбить? Повторяю тебе, любезный Самуил: я знал мадемуазель не больше, чем она меня. Ах, теперь мне понятны восторги Лотарио, видевшего ее лишь мельком, да и та ревнивая забота, с которой ты, алчный себялюбец, ее от нас прятал, мне также понятна. Но теперь тебе уж больше не удастся ее отнять у нас. Я взломаю двери твоего дома, перелезу через садовую ограду, если потребуется, и, так же как она пришла сюда, не сказав тебе об этом, сумею прийти к ней, если надо будет, даже наперекор тебе. Признательность должна быть достойна благодеяния.
— Но за что признательность? — опять спросил Самуил.
— Ох, любопытный упрямец! — засмеялся Юлиус. — Что ж, будь по-твоему: ты сейчас все узнаешь, если пожелаешь пройти вместе со мной в соседний кабинет.
— Почему бы не здесь?
— Потому что в этом деле есть тайна, о которой я не могу говорить ни при мадемуазель Фредерике, ни в присутствии Лотарио.
Самуил на миг заколебался, не желая оставлять Лотарио и Фредерику вдвоем. Но по размышлении он успокоился. Он был достаточно уверен во Фредерике, чтобы не сомневаться, что после всего сказанного между ними утром она первая постарается покончить со всеми надеждами Лотарио. Разумеется, она никому не позволит сказать ни одного дерзкого слова невесте Самуила. Напротив, даже лучше, если с этим будет разом покончено, притом она сама скажет Лотарио, чтобы он забыл и думать о ней. Ответ на письмо, написанное Лотарио сегодня утром, из собственных уст Фредерики прозвучит более веско и решительно, чем если бы он исходил от Самуила.
Тем не менее лишняя предосторожность, как подумалось Самуилу, будет небесполезна. Он подошел к дверям салона, через которые они с Лотарио вошли сюда, и позвал:
— Госпожа Трихтер!
Старушка-компаньонка вошла.
— Госпожа Трихтер, — сказал ей Самуил, —
— Так ты идешь? — поторопил его Юлиус.
— К твоим услугам.
Юлиус и Самуил удалились в кабинет, оставив Фредерику с Лотарио. Увы! То было уединение втроем.
Присутствие г-жи Трихтер заметно стесняло молодого человека. В эту минуту, когда письмо еще так недавно было написано, у него не хватало духу говорить о материях обычных. А как заговоришь о том, что было сказано в письме, при свидетеле?
Но, с другой стороны, когда еще представится подобная возможность? Если ее упустить, как знать, удастся ли еще когда-нибудь поговорить с Фредерикой в отсутствие г-на Самуила Гельба? Можно ли быть уверенным, что он хоть увидит ее снова? И потом, ужасная тревога, сжимавшая ему грудь при мысли о том, какое впечатление произвело его письмо, пересиливала все соображения и страхи. Он решился заговорить.
— Мадемуазель, — произнес он взволнованным голосом, — для меня было большой неожиданностью и огромной радостью увидеть вас здесь. Но моя радость была бы еще больше, если бы вы соблаговолили позволить мне воспользоваться этой нечаянной встречей, чтобы завести речь о том единственном, что занимает мое сердце.
— О чем же вы хотите говорить, сударь? — спросила Фредерика несколько холодно и принужденно.
— Я надеюсь, мадемуазель, что вы догадываетесь, о чем, — насилу выговорил, едва ли не пролепетал Лотарио.
— Уверяю вас, сударь, что решительно ни о чем не догадываюсь.
— Значит, вы не получили письма, которое я взял на себя смелость послать вам?
— Я получила ваше письмо — в нем вы просите меня благосклонно отнестись к чему-то, о чем господин Самуил Гельб должен посоветоваться со мной.
— И он посоветовался?
— Он не счел нужным советоваться со мной по поводу сообщения, не имевшего никакого отношения ко мне.
— Не имевшего отношения к вам? — вскричал юноша в изумлении.
— Господин Самуил Гельб так мне сказал.
— А он показал вам письмо, которое я ему отправил?
— В этом не было смысла, так как оно меня совсем не касалось.
— Оно только вас и касалось! — вознегодовал Лотарио. — Я умолял господина Самуила Гельба о позволении быть принятым в его доме, дабы… я хотел… словом, я хотел просить у него вашей руки.
Фредерика побледнела. Значит, Самуил ее обманул! Предчувствия, томившие ей сердце, не лгали. Ликование волной поднялось в ее душе, затопляя все.
Но она тотчас опомнилась, и память шепнула ей, что она дала слово Самуилу.
Ей вспомнилось, что она более не свободна, она связана обещанием с человеком, которому обязана всем, вплоть до самого своего существования в этом мире.
— Спасибо, господин Лотарио, — произнесла она, с усилием преодолевая переполнявшие ее чувства. — Благодарю вас за то, что вы, богатый и знатный, думаете о бедной девушке без имени и состояния, тогда как могли бы выбирать среди самых прекрасных и богатых невест. Я глубоко тронута этим, уверяю вас. Уединение, в каком я жила до сих пор, делает для меня подобный знак уважения более драгоценным и значительным, чем для любой другой.