Бог располагает!
Шрифт:
— Это вправду так? — пробормотала Гретхен недоверчиво.
— Завтра я вам покажу мой паспорт, он вам докажет, что меня зовут Гамба. Впрочем, какой мне интерес вас обманывать?
— Да, верно, — согласилась пастушка.
И она протянула ему руку, которую он братски пожал.
— Что ж! — продолжала она, — раз вы мой двоюродный брат, то и ваша сестра мне приходится кузиной. Я смогу увидеться с ней?
— Это невозможно, — смущенно пролепетал Гамба. — Моя сестрица особа с большими причудами и очень горда. Видите, каков я? А она даже меня частенько знать не желает! Успехи на театральной сцене сделали ее надменной, и только потому, что она мне сестра, я прощаю ей то, как она со мной обходится. Она остановилась в новой гостинице, чей хозяин недавно обосновался в Ландеке, и все то время, когда не блуждает по замку, изучая гримасы этих парней, вырезанных из камня или дерева на стенах и шкафах, она сидит запершись в своей комнате и уткнувшись в новую партитуру, которую ей прислал ее директор. Вы, небось, спросите сейчас: что, мол, такое директор, партитура? Было бы слишком долго вам это объяснять. Оставим-ка в покое мою сестру и поговорим о вас. Мне сдается, что я так много должен вам сказать…
В это мгновение Гретхен вдруг резко вскинула голову. Ей послышались чьи-то шаги на тропке, выдолбленной среди скал.
Она сделала несколько шагов в ту сторону и увидела даму под вуалью, которая направлялась в сторону замка.
Вуаль полностью скрывала лицо женщины, а ее фигуру с головы до пят окутывала широкая и плотная шаль.
— Это ваша сестра, — сказала Гретхен Гамбе, не спрашивая, а словно бы утверждая по наитию некоего безошибочного инстинкта.
— Да, — кивнул Гамба.
Олимпия приближалась, строгая, безмолвная, не замечая ни Гамбы, ни Гретхен, скрытых в углублении скалы.
Внезапно она оказалась с ними лицом к лицу.
При виде Гретхен она, похоже, испытала что-то вроде потрясения.
Что касается Гретхен, то она была взволнована до глубины души. Не рассуждая, не противясь, она поддалась властной потребности непременно остановить эту женщину под вуалью, заговорить с нею. И она бросилась вперед, закричала:
— Сударыня!
Однако встревоженный Гамба успел поймать ее за руку.
— Это оскорбит мою сестру! — шепнул он.
И он удержал пастушку на месте.
Олимпия продолжала свой путь и спустилась вниз до самого конца горной тропки, ни разу не обернувшись.
Гретхен понемногу приходила в себя.
— Простите, Гамба, — сказала она, — но это было сильнее меня! Сама не пойму, что со мной сталось, когда я увидела вашу сестру, но если бы вы меня не остановили, я бы подбежала к ней и, думается, сорвала бы с нее вуаль. Мне было необходимо увидеть ее лицо.
— К счастью, я был здесь, — отвечал Гамба. — А то бы она, с ее высокомерием, ужасно на вас рассердилась.
— И впрямь, что это со мной творится? — пробормотала Гретхен. — Что-то во мне так всколыхнулось… В замок теперь забредает так мало народу! Господин Лотарио появляется, да и то редко и все реже, а больше никто не приезжает. Господин фон Эбербах — он и вообще никогда. И потом, эта женщина в трауре, под черным покрывалом, ни слова не говорящая, будто не человек, а статуя прошла мимо!.. Мне почудилось, будто я вижу страждущий дух моей милой Христианы, что явился навестить этот замок, приют своей любви, всех радостей и всех бед.
XXIV
НЕЖДАННОЕ НАСЛЕДСТВО
На следующий день Гамба явился на их свидание опечаленный и понурый.
— Да что с вами? — спросила пастушка.
— Со мной то, — промолвил он, — что мы уезжаем.
— Когда?
— Через час.
— Уже? — вырвалось у нее.
— Ах! — прошептал он со слезами. — Спасибо за это слово. Но уехать — это для меня еще худшее «уже!», чем для вас. Увы, сестра меня увозит. Но прежде чем уехать, мне надо вам сказать две вещи.
— Какие же?
— Во-первых, я должен уладить с вами один счет.
— Какой?
— Денежный.
Заметив протестующий жест Гретхен, он поспешил сказать:
— Да погодите. Мой дед, который был также и вашим, имел довольно-таки неплохую выручку, а коль скоро он к тому же был изрядным скрягой, в результате под его соломенным тюфяком остались кое-какие мешочки и кошелечки. В общем, его наследство — без малого десять тысяч флоринов.
— Десять тысяч флоринов! — повторила изумленная Гретхен.
— Десять тысяч; половина из них, естественно, принадлежала вашей матери. Коль скоро ее не было рядом, когда старик испустил дух, мой папаша разделил эту сумму поровну: пять тысяч сунул в один карман, пять — в другой. Что он сделал со своей половиной, ведают лишь Господь Бог да содержатели питейных заведений. Но что касается доли вашей матери, то он бы скорее дал изрубить себя на куски, чем коснуться ее. Она цела, вся до последнего байокко. Потом мой папаша отправился вслед за своим, а я остался хранителем вклада. Вашей матери, для которой я его берег, больше нет, стало быть, он причитается вам. Держите.
И Гамба вытащил из кармана кожаный кошелек.
— Здесь пять тысяч, — сказал он, — все в добрых золотых монетах. Они ваши… Берите же.
И он протянул ей кошелек.
Гретхен оттолкнула его.
— Нет, — сказала она. — Оставьте эти деньги себе. Что мне с ними делать здесь, среди этих скал, где я не вижу никого, кроме моих коз? А вы разъезжаете по городам, они вам нужнее.
— Это ваше, — настаивал Гамба.
— А я отдаю это вам, — повторила она.
— Я их не приму, — заявил он. — У меня денег больше, чем мне требуется. Сестрица может заработать сколько ей вздумается. Чего-чего, а уж флоринов-то нам хватает, будьте уверены. Как вы полагаете, имел бы я такие голубые панталоны с белой вышивкой, если бы испытывал нужду в средствах? Да я бы мог заказать себе золотую сбрую, словно у папского мула! Забирайте этот кошелек, не то я швырну его в одну из этих пропастей, и уж тогда он будет потерян для целого света.
— Что ж! — отозвалась Гретхен, наконец решившись. — Я согласна.
И она взяла кошелек.
Гамба испустил глубокий вздох удовлетворения, подобно дипломату, преуспевшему в своей первой миссии.
А Гретхен продолжала:
— Вы честный малый, раз возвратили мне мою долю и так меня искали. В конце концов, эти деньги мне пригодятся. Я не жадная, благодарение Господу, но вот уж несколько лет я каждый год езжу в Париж, и как бы ни были малы мои траты, трудновато бывает накопить ту небольшую сумму, которая нужна, чтобы не умереть с голоду. Кошелек, что вы мне дали, я отдам на хранение ландекскому пастору, и благодаря вам у меня больше не будет надобности ради заработка брать на себя такие обязанности и услуги, которые стесняют мою независимость и чужды моему дикарскому нраву.