Бог-скорпион

Голдинг Уильям

– Госпожа, мы отнюдь не намерены задеть ваши чувства. Скромность – достойное украшение девственности. Но позвольте хотя бы увидеть ваши глаза, чтобы мы знали, с кем разговариваем.

Девушка повернула скрытое вуалью лицо к брату. Тот беспомощно застыл, приоткрыв рот. Наконец из-под драпировки появилась рука и чуть сдвинула вуаль, открывая верхнюю половину лица. Ефросиния взглянула на Императора и тут же склонила голову, словно ее тело было маковым стеблем, не способным удержать такую тяжесть.

Император встретился с ней глазами, хмурясь и улыбаясь одновременно. Он не произнес ни слова, однако слуги распознали невысказанное желание. Занавески распахнулись, и на лоджию торжественно проследовали три женщины. Каждая несла в пригоршне огонь, от чего лица их были освещены, а пальцы казались прозрачно-розовыми. Император, не сводя глаз с Ефросинии, начал мановением пальца расставлять эти безликие светильники: один впереди справа, второй – за спину гостьи, у которой мгновенно замерцали волосы. Третий он велел поднести совсем близко к ее левой щеке, так что от тепла затрепетал локон над ухом.

Мамиллий молчал; на лице юноши застыло потрясенное выражение человека, которого резко пробудили от глубокого сна. Ефросиния порывистым движением опустила вуаль, словно погасив четвертый светильник. Меч солдата подрагивал.

Император откинулся на спинку кресла и сказал Фаноклу:

– Ты привел с собой десятое чудо света.

Лицо Фанокла блестело от пота. В надежде сменить тему он кивнул на модель.

– Кесарь, я еще не объяснил…

Император отмахнулся.

– Успокойся. Мы не причиним вреда ни тебе, ни твоей сестре. Мамиллий, это наши гости.

Мамиллий выдохнул и поднял глаза, будто пытаясь вырваться из невидимых уз. Женщины выстроились в ряд, освещая дверной проем за занавесками, и на лоджию вошла степенная матрона. Она поклонилась Императору, Мамиллию, Ефросинии, взяла последнюю за руку и увела. Занавески вновь сомкнулись, и на лоджии стемнело; только огни на сетях рыбацких лодок плясали вдали.

Мамиллий подошел к Фаноклу.

– Как звучит ее голос? Какова манера речи?

– Она заговаривает очень редко, повелитель. Я не помню, какой у нее голос.

– Мужчины воздвигали храмы в честь меньшей красоты.

– Она моя сестра!

Император пошевелился в кресле.

– Раз уж ты так беден, Фанокл, тебе никогда не приходило в голову, что можно заработать на блистательном родстве?

Фанокл безумно завертел головой.

– И кого же вы прочите мне в жены, Кесарь?

Напряженную тишину, последовавшую за репликой Фанокла, нарушила соловьиная рулада. Пение приманило вечернюю звезду, которая засияла в густо-синем ореоле среди черных зарослей можжевельника. Мамиллий спросил прерывистым голосом:

– У нее есть притязания, Фанокл?

Император тихонько засмеялся.

– Для женщины быть красивой – уже притязание.

– Для кого еще слагать стихи, если не для нее?

– Ты изъясняешься, как коринфянин, Мамиллий. Однако продолжай.

– Она обладает величественной простотой.

– Твоих банальностей хватит на двадцать четыре тома.

– Не смейся надо мной.

– Я не смеюсь. Ты меня очень радуешь. Фанокл, как тебе удалось сберечь это сокровище?

Фанокл мешкал, обезоруженный темнотой и близорукостью.

– Что я могу сказать, Император? Она моя сестра. Ее красота взошла за одну ночь.

Он запнулся, подбирая слова. И вдруг выпалил:

– Не понимаю я вас и вообще мужчин. Разве затаскивать людей в постель – единственное удовольствие, когда перед нами простирается океан вечных взаимосвязей, которые можно исследовать?

В темноте было слышно клокотание в горле Фанокла, словно его сейчас стошнит. Но когда он снова заговорил, слова прозвучали одновременно разумно и бессмысленно.

– Если выпустить камешек из руки, он упадет.

Император скрипнул креслом.

– Я не уверен, что понял тебя.

– Каждое вещество неразрывно связано с другим веществом. Человек, который это осознает – например, этот господин…

– Мой внук, Мамиллий.

– Повелитель, насколько хорошо вы знакомы с юриспруденцией?

– Я римлянин.

– Ну вот! Вы хорошо ориентируетесь в мире законов. Я ориентируюсь в мире вещества и силы, поскольку предполагаю у Вселенной по меньшей мере разум юриста. Как вы, благодаря знанию законов, можете подчинить своей воле невежественную мошку, подобную мне, так и я могу подчинить своей воле Вселенную.

– Запутанно, – произнес Император, – нелогично и крайне самонадеянно. Скажи, Фанокл, когда ты излагаешь подобные идеи, тебя часто принимают за сумасшедшего?

Растерянное лицо Фанокла вновь выплыло из сумрака. Он постарался не задеть модель корабля, но едва не налетел на новое препятствие – тускло блеснувшее лезвие меча, – и неуклюже попятился.

Император повторил конец фразы, сделав вид, что в первый раз не договорил.

– … принимают тебя за сумасшедшего?

– Да, Кесарь. Поэтому я ушел из библиотеки.

– Понимаю.

– Я сумасшедший?

– Еще рано говорить.

– Вселенная – это механизм.

Мамиллий заерзал.

– Ты маг?

– Магии не существует.

– Твоя сестра – живое воплощение магии.

Фанокл поморщился, как от боли.

– От всех слышу одно и то же. Поэзия, магия, религия…

Император усмехнулся.

– Берегись, грек.

Фанокл поднес к лицу палец.

– Кесарь разделяет верования Великого понтифика?

– Я предпочел бы не отвечать.