Боги, пиво и дурак. Том 8

Горина Юлия Николаевна

— Абсолютно с этим согласен, — пробормотал я, чувствуя, как опять начинает пылать мое лицо.

Да, мне бы тоже не помешало хлебнуть какого-нибудь эликсира забвения, чтобы выкинуть из памяти весь этот проклятый вечер.

— Держи, это тебе пригодится, — сказал я Оракулу, вытащив из кармана кошелек. — Дальше сам справишься?

— Наверное, — как-то не очень уверенно отозвался тот.

— Уж постарайся. А я пойду выручать мою бедную прыгучую бабку в платочке. Пока, блин, не помер.

Я поднялся с земли, и, сунув руки в карманы, отправился прочь из сада.

После разговора с Оракулом желание отдыхать у меня внезапно прошло.

На это просто не было времени.

Прямо будто третье дыхание открылось, честное слово.

К счастью, весь героический эпос у въездных ворот города уже рассосался, остались одни цитаты. Важные персоны покинули площадь, только вояки все еще отсвечивали в свете факелов и бродили по площади, решая какие-то организационные вопросы и порыкивая на попадавшихся по пути горожан.

Потолкавшись среди них, я подрулил к одному из великанов Сета, представился и попросил обещанной помощи. Тот серьезно выслушал мои пожелания, кивнул — и через пятнадцать минут я уже переодевался в караулке в нормальный поддоспешник и пристегивал к поясу ножны с форменным мечом.

В таком виде я и покинул город. Пешком. Старые ножны бряцали по бедру, грубые сапоги хлюпали голенищем, мягкая земля проминалась под металлическим подбоем каблуков. Я шел по тропе к лесу, забивая острое чувство одиночества размышлениями над конкретным планом по поимке Арины Родионовны.

По большому счету мне ведь даже ловить ее не нужно было. Достаточно только найти и поговорить. Она ведь, в отличие от большинства моих творений, вполне себе разумная.

В какой-то момент я остановился и обернулся на город.

Он поднимался из темноты, окруженный облаком уютного желтого света факелов и фонарей. Интересно, чего больше я принес в этот мир, радости или несчастий? Чем вспомнят меня лет через пятьдесят? И вспомнят ли?..

Отмахнувшись от внезапно нахлынувшей лирики, я закурил и потопал себе дальше.

В лесу было хорошо. Сумерки и время от времени поблескивающие в темноте огоньки звериных глаз меня не пугали. Я шел, не скрывая своих шагов, и ночное зверье делало то же самое — обходило меня стороной, тяжело дыша и похрустывая ветками, вежливо давая знать о своем присутствии. Так один хищник обходит другого, не желая вступать с ним в бессмысленную схватку.

Я брел по лесу, прислушиваясь ко всем его звукам и пытаясь различить среди них какие-то особенные, неестественные — шепот, звуки прыжков или что-то еще в этом роде.

Примерно через час погода начала портиться. Звезды на небе заволокло тучами, луна то пропадала, то снова выглядывала. Ветер стал резким, так что скрип старых веток и стволов вместе с шелестом напрочь перекрыли все остальные звуки. В воздухе запахло надвигающимся дождем.

Я даже начал подумывать, не стоит ли прервать поиски до рассвета, как вдруг сквозь шум до моего слуха донеслось странное дребезжащее подвывание.

Насторожившись, я пошел на звук, в сторону чернеющего ельника.

И когда из-за тучи проглянула луна, я увидел промеж развесистых лап маленькую ведьмину полянку с пнем посередине — и целую коллекцию человеческих черепов. Они лежали ровными рядами, как капуста на грядке, а на пне, раскорячив кенгурячьи ноги, сидела моя старушонка. В руках она держала еще одну черепушку и нежно натирала ее снятым с головы платочком, подвывая себе под нос:

— У котика, у кота

Ой, кроватка хороша,

А у Лёшеньки мово

Есть получше его.

У котиньки, у кота

Ой, перинка хороша,

А у Лёшеньки мово

Есть получше его.

Спи, мой махонький, усни,

Угомон тебя возьми!..

Тяжко вздохнув, она высморкалась в тот же платок, положила череп на землю и взяла другой себе на колени.

— У котика, у кота,

Одеяльце хорошо,

А у Лёшеньки мово

Есть получше его…

Глаза ее сверкали в свете луны, как у кошки, слова колыбельной из-за неправильного прикуса получались шамкающие и невнятные. Жутковатое зрелище, надо сказать. Но тоска, звучавшая в них, была самой что ни на есть настоящей и искренней! И то, что для неподготовленного ума могло показаться чудовищной картиной, тронуло меня до глубины души.

— Эй, бабуся! — окликнул я Арину Родионовну.

От неожиданности та охнула, всплеснув руками.

Череп выскользнул из ее лапок и скатился промеж колен в траву. Старушонка поспешно, с чисто женской стыдливостью покрыла свою ушастую голову платочком и завязала узлом.

— Данюшка — батюшка, ты ли? — надрывно воскликнула она, проворно соскочив с пенька.

Я аж поперхнулся от неожиданности.

Батюшка? Это что еще за хрень?!

Хотя, если учесть, что я — ее создатель…

— Типа того, — ответил я, выбираясь на полянку. — Ну ты тут устроила…

— Ты токмо ничо дурного не подумай, я не душегубница какая! — затараторила Арина Родионовна, хлопая на меня своими кошачьими глазами. — Это я по лесу, милок, по лесу всех сгинувших собираю, недолюбленных баюкаю… — тут она снова всплеснула руками и воскликнула: — Лёшенька! А он-то где, свет мой ясный?

— В городе твой Лёшенька, живой и здоровый!.. — тут я сообразил, что какое-то не то определение выбрал для мертвого некроманта и поспешно добавил: — Ну… в смысле, целый…