Боги, пиво и дурак
Шрифт:
После трех недель абсолютного отруба мое тело вдруг вспомнило, что оно еще очень молодо и вполне себе живо!
И эта засранка, кажется, прекрасно все понимала. И рассчитывала, что поманит меня, как голодного пса, своим аппетитным набором из грудок и бедрышек, и я весь растекусь ей под ноги, дожидаясь пинка. Я видел это в надменном снисходительном взгляде — она не заигрывала со мной, а одаривала меня своей милостью.
Ну погоди…
Быстрым взглядом оценив окружающую обстановку, я обхватил ее талию покрепче, резко развернул спиной к стене
От такой наглости улыбка с ее лица упорхнула, глаза распахнулись.
— Хочешь рассказов — заглядывай ко мне после полуночи, — проговорил я ей на ухо. — Поверь, я умею очень захватывающе рассказывать.
Она попыталась что-то ответить, но от возмущения только схватила губами воздух.
— Да как ты… Как ты смеешь так обращаться со мной! — выдохнула она наконец. — Убери руки, немедленно!
— Ладно, как скажешь, — усмехнулся я и отпустил девушку. — Убрал и не претендую. А ты думала, что запросто подкупишь меня запахом паштета без паштета? Смешная ты.
Я стукнул ее по носу пальцем, как маленькую, и взбежал по ступенькам наверх.
— Кстати, если бы ты просто ко мне подошла без всех этих закидонов, шансов на откровенную беседу у тебя было бы куда больше, — добавил я, обернувшись перед дверью.
А переступив порог, я буквально наткнулся на хмурую и злющую Нику. Подсматривала, что ли?
— Доброе утро, — сказал я ей, уже привычно протянув руку к спрятанному в кудрях кошачьему ушку.
Ника отпрянула, фыркнула, и, высоко задрав голову, торжественно прошествовала в кухню.
Я опешил. Это что вообще такое было сейчас? Ревнует, что ли?…
Вот это дела пошли…
А ведь мне вообще-то сейчас вовсе не о девочках думать надо было. Вечером меня ожидало или досадное поражение, или первая победа.
Глава 15. Не все то золото, что блестит
Закончив работу, я шел на свой экзамен по антизолотушной пронырливости, как на смертный бой.
Сумерки уже загустели, но полная луна достаточно ярко освещала черный силуэт школы, деревьев и высокую зубчатую ограду. Ветра не было совсем, и летняя духота напоминала парную. Я аж вспотел, пока дошел до нашего тренировочного дерева — впрочем, не уверен, что главной причиной была духота.
Я действительно очень волновался. Вроде казалось бы — ну фигня же? В конце концов, Ян оставил мне еще две попытки, а значит я даже могу проиграть сегодня.
Но все внутри меня сжималось и холодело так, будто от сегодняшнего вечера зависела не больше не меньше, а вся моя жизнь.
Своих экзаменаторов я увидел издалека. Они растянулись на земле, окруженные тремя яркими масляными лампами. Между ними на траве белело полотенце, на котором лежал нарезанный хлеб, жареные кровяные колбаски, желтые кубики сыра в глиняной плошке, две кружки и целая корзина пивных бутылок. Прямо такой дружеский пикничок на моих несчастных костях! Только поп-корна не хватало.
— Приятного аппетита! — проворчал я с такой интонацией, будто пожелал им подавиться.
— А вот и наше молодое дарование подтянулось, — с насмешливой улыбкой проговорил Ян. — Пивка хлебнешь, дарование? Хорошее такое, холодненькое…
По голосу я понял, что магистр уже под градусом. Ну Та’ки — он всегда Та’ки. С ним и без голоса все ясно было.
— И вот не стыдно вам, а? — с укором сказал я, вставая в позу руки в боки и глядя в упор на всю эту посиделку. — Я ж по-серьезному, а вы!..
Ян в голос расхохотался.
— По-серьезному от монеты в лобешник уворачиваться? — сквозь смех спросил он, вытаскивая из кармана деревянную коробочку с Умкой. — Это сильно! Ну тогда присядь хоть, отдышись после трудов — и на ристалище!
— Ибо серьезность воина определяется не хмуростью морды, — протянул Та’ки. — а чистотой помыслов, духовной мудростью и этим… как его…
— Намерением, — подсказал ему Ян.
Он наклонился низко к земле, разбирая траву. Потом ухватил что-то двумя пальцами и бросил в коробку своему карманному зверю.
— Точно, — кивнул медведь, длинным языком слизнув кусок сыра из плошки. — и чистотой намерения. Ну че, жрет?
— Жрет, родная, — с нежностью в голосе проговорил Ян. — А то я уж думал, что заболела.
— Всему живому свежий воздух нужен. А ты запер ее в в своей банке на столе — вот она и загрустила.
— Да ну вас! — окончательно расстроился я.
Тут решалась моя дальнейшая судьба, а они вдвоем на полном серьезе обсуждали депрессию многоножки.
Стащив с себя влажную, прилипшую к спине рубаху, я присел рядом с Та’ки. И только тогда заметил, что за спиной у Яна лежит серый мешок, чем-то наполненный от силы на четверть.
— А это что? — спросил я, бросая рубаху в траву.
— Усложнение задачи, — ответил магистр, убирая Умку обратно в карман. — Считай, это мешок золотых.
— В смысле?
— Ну чего непонятного? Одну монету бросать в тебя — никакого веселья. Кучу монет бросать среди ночи в траву — идиотизм. Так что я взял картошку.
Я охренел.
— В смысле?..
Медведь повалился на спину и захохотал.
— В смысле носил ты репку, а обкидают тебя картошкой! — весело объяснил Ян. — Ну а поскольку мы договаривались на монету, а ты щепетилен к формулировкам, я на всякий случай написал вот это!
Тут магистр вытащил из бездонного кармана своих штанов мятый лист бумаги и протянул его мне. Развернув листок, я наклонился к одной из масляных ламп и прочитал вслух:
— Приказ Януса, великого магистра… Объявить золотом всю картошку на территории заднего двора школы… Сроком до полуночи сего дня… Это что такое?…
— Магия превращения картофеля в золото! — торжественно заявил Ян.
Тут уже рассмеялся я.
— Ну ты даешь!..
Ян вдруг стал серьезным. Он налил пива в свою кружку и протянул мне.