Боги ушли, твари остались
Шрифт:
Аделия смотрела на сцену, но не могла заставить себя вникнуть в происходящее на ней. Пустовавшая ложа притягивала намного сильнее, и она с трудом удерживала себя от беспокойных взглядов в её сторону. Зато образ Альфреда ярко и навязчиво всплывал перед ней.
Липецкое лето 1933 года выдалось на редкость дождливым. По утрам сплошные туманы занавешивали горизонт, затемняли мокрые леса и погружали самолеты, стоявшие на учебном аэродроме, в бесконечно сонное состояние. Полёты отменялись. Веселые, энергичные курсанты превращались в скучных зубрильщиков летной теории. А вот в немецком общежитии слышались громкие голоса, застольные песни и звон пивных кружек. Словно вырвавшиеся из-под присмотра учителей школьники, немецкие
Шиллер и стал причиной знакомства Аделии и Альфреда. Она тоже любила поэзию этого немецкого романтика и даже участвовала в постановке его пьесы «Коварство и любовь» в студенческом театре. Пылко декламировала монологи на немецком языке. Альфред тоже мог легко процитировать:
А что успел я сделать для бессмертья?Я осознал себя, созрел душою.Державное призванье часто будитМеня от грёз, как некий кредитор.И юности растраченные годыО долге чести мне напоминают.Настал счастливый и желанный день,Когда платить высокие процентыПо векселям я должен. Слышу голосИстории – в нём слава гордых предковИ трубный гул восторженной молвы.Настало время изумить народыВеликим делом…Эти строки всколыхнули в душе юной девушки, воспитанной на героических поступках и подвигах революционеров, восторженные эмоции. А еще большее впечатление произвело то, как Альфред произнес этот монолог. Его глаза сияли синим утренним светом небес, губы складывались в жесткую просветленную улыбку. Он энергично вскидывал голову вверх и немного в сторону, проводил правой рукой по белокурым волнистым волосам, словно собирался надеть шлем, готовясь к бою.
Аделия тоже мечтала совершить что-нибудь значительное. Героическое. Это и привлекало ее в летчиках больше всего. Страстная увлеченность опасными полетами.
Встречи Альфреда и Аделии, казавшиеся случайными, для обоих превратились во внутреннюю потребность. Постепенно участились вечерние прогулки по лесным тропинкам. Лес способствовал их романтическому уединению и первому нежному поцелую.
Альфред оказался робким ухажером, что совершенно не сочеталось с его героической внешностью. И это еще больше завораживало Аделию. Она не испытывала внутреннего страха перед его объятиями. Настолько они были бережно невинными. Альфред не сводил с неё своих синих глаз, в которых серебристыми искорками вспыхивало восхищение ею и страх обидеть каким-либо неловким движением, и Аделии казалось, что она сама, повинуясь внутреннему трепету, замирает в ожидании прикосновений его крепких и все же слегка дрожащих рук.
Юность Альфреда пришлась на войну. В пятнадцать лет он впервые совершил полёт на аэроплане. А через месяц уже горел в кабине подбитого «фоккера», сумев посадить его прямо на картофельное поле, за что впоследствии получил Железный крест и уважение товарищей. Его приметил известный пилот Герман Геринг и зачислил в свою эскадрилью. Позже их пути разошлись. Геринг ушел в политику, а Альфред, несмотря на упразднение кайзеровской авиации, продолжал грезить небом, пока не оказался в липецком училище.
Впрочем,
Аделия даже не поняла, что произошло. Накатило такое чувство, что она совершенно потеряла контроль над собой. Мелкие судороги пронизывали её тело, и оно в мучительной истоме жаждало того неизведанного, невероятного, страшного и неизбежного, без чего она уже не могла существовать. Скромница, отличница, комсомолка отдалась своей любви без всяких опасений. Доверчиво и восторженно.
И только потом пришло понимание – «Мамочка, что же я наделала!». Эта ужасная, казалось бы, мысль вызвала у неё блаженную улыбку. Склонённая над ней белокурая голова Альфреда с бездонно-синими глазами заслонила собой весь мир.
Странно, но их роман, потерявший всякие признаки маскировки, не вызвал никакого противодействия общественности. Вокруг немецких летчиков крутилось много местных девушек. Наши курсанты с озорным соперничеством тоже пускались во все тяжкие. Правда, в отличие от немцев сразу предлагали жениться. На лётной подготовке амурные похождения не отражались. Поэтому командование училища смотрело на такое поведение сквозь пальцы. С немцами хоть и не братались, но считали их своими по духу и союзниками в будущих боях за победу всемирной революции.
От этих воспоминаний у Аделии похолодела спина. Наивная беспечность тех дней обернулась кошмаром, который ни на секунду не отпускал её душу из своих цепких лап. А на сцене в золотистом мареве на фоне Нюрнбергского собора звучали вокальные перебранки персонажей оперного действа. Аделия скосила взгляд на пустующую ложу и с надеждой подумала – «А вдруг не придёт?».
Зал взорвался бурными аплодисментами. Занавес закрылся. Медленно и величественно зажглись люстры. Начался антракт.
Франц шепнул Аделии: «Пойдем, прогуляемся». Она молча повиновалась ему, хотя ноги отказывались идти. Едва они вышли из ложи, как какое-то общее движение заставило их прижаться к стене. В искристом свете хрустальных бра на них двигалась группа людей, подобно мощной волне заполняя собой всё пространство коридора. Центром притяжения являлась массивная фигура в полувоенном френче тёплого дымчато-сероватого цвета с золотым шитьем. Не поднимая головы, Аделия поняла, что это Геринг. Взгляд её уперся в его лаковые большого размера туфли. Чеканный шаг был поступью властелина. Лёгкий, стремительный, но крепко оставляющий след даже на жестком ворсе ковровой дорожки.
Со всех сторон неслось традиционное «Хайль!». Франц крепче сжал руку, поддерживающую локоть Аделии. Она подняла голову. И совсем рядом увидела лицо, поразившее её значительностью черт. Это была голова ожившего бюста античного римского императора, которую когда-то Аделия видела в Пушкинском музее. Тяжелая нижняя челюсть, горделиво-крупный нос и взгляд глубоко посаженных глаз, лишённых, как ей показалось, зрачков. На губах играла безразлично-приветливая улыбка. А правая рука не столько поднималась в фашистском приветствии, сколько брезгливо отмахивалась от подобострастных физиономий приветствовавших.
Аделия стояла, как заворожённая. Всего в полуметре от неё находился один из кровных врагов её страны. Она могла бы сделать шаг и вцепиться в его горло. Но внезапно возникла спасительная мысль – «Такое не прогрызешь».
Новый толчок Франца заставил её отвести взгляд и – «О, Боже!». Из-за спины Геринга на неё в упор смотрел Альфред. В его глазах застыло изумление. Столь знакомые черты Аделии никак не ассоциировались у него с её нынешним обликом. Он был поражен сходством, стоящей у стены элегантной дамы, с той самой русской любимой девушкой, навсегда исчезнувшей в бесконечной сибирской тайге (как ему было заявлено в германском МИДе заместителем Риббентропа).