Боги ушли, твари остались
Шрифт:
Аделия окончательно растерялась. Как ни готовилась она к этой встрече, всё равно оказалась застигнута врасплох.
Альфред, не меняя шага, прошел мимо, унося с собой неясное ощущение дежавю. И не оглянулся. Аделия прикрыла глаза рукой, чтобы сдержать набежавшие слёзы. Ей показалось, что случилось самое страшное, о чём она запрещала себе думать, – Альфред не узнал её!
– Порядок, он наш! – довольным тоном произнёс Франц.
– Кто?! – еле вымолвила Аделия.
– Ты его не узнала?
Нелепость вопроса вернула Аделию к действительности. Она смахнула пальцами слёзы и устремила на него такой надменно-уничтожающий взгляд,
Прозвучавшая трель звонка пригласила прогуливающуюся публику занять места в креслах.
Глава третья
На сцене вовсю шли приготовления к певческому конкурсу. Шум и веселье бурлили со всей силой вагнеровской экспрессии. Но Аделия вслушивалась только в тихие стоны своей души. Даже романтическая песенка Вальтера «Сирень моя в истоме» вместо того, чтобы услаждать слух, пробудила новый прилив воспоминаний о страшных последствиях её светлой любви к Альфреду.
Сколько бессонных ночей она провела в мечтах об их встрече. Сначала, когда он уехал в Германию, а она вернулась в Москву, казалось, это произойдет совсем скоро. Она так и объявила родителям: «Не знаю, что вам сказать, но я влюбилась и собираюсь замуж!».
– Дожили! – драматически закатив глаза, выдохнула Лия Григорьевна.
– Лётчик? – насмешливо поинтересовался Борис Оттович.
– Лётчик! – подтвердила Аделия, и чтобы уж совсем добить, произнесла с вызовом: – Немецкий. Немец. Альфред фон Трабен!
Реакция родителей превзошла все её ожидания. Мама перевела взгляд полный упрека на отца. Тот стоял молча, с трудом пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить дочери, какой страшный поступок она совершила. Понятие иностранец уже стало равносильно определению шпион.
– Кто-нибудь об этом знает? – спросил он с надеждой.
– Все… – пожала плечами Аделия.
Лия Григорьевна бессильно опустилась в кресло и заплакала.
– А куда смотрела общественность?! Старшие товарищи?! – от полной растерянности воскликнул Борис Оттович.
– Мы интернационалисты! И немецкие лётчики – наши союзники в борьбе за полную победу коммунизма во всём мире! – выдала Аделия, специально заготовленную для этого случая фразу.
Борис Оттович посмотрел на дочь с безнадёжной тоской. Он окончательно понял, что в их дом пришла беда.
Но, как ни странно, никаких последствий дружба Аделии с гражданином Германии не имела. Никто никого никуда не вызывал и не требовал никаких объяснений. Напряжение, возникшее в семье после признания дочери, постепенно стало спадать. К тому же с завидной регулярностью, два раза в неделю почтальон доставлял на имя Аделии письма из Германии. Она хватала конверт и бежала в ванную комнату, где закрывалась и в одиночестве по несколько раз перечитывала пылкие признания в любви. Альфред уверял девушку, что скоро добьется разрешения на их свадьбу и приедет в Москву за ней. Аделия безотчётно верила каждому его слову.
Родители не то чтобы смирились, но предпочитали не касаться этой темы. Тем более что Аделия находилась постоянно в приподнятом настроении и старалась угодить им во всём.
Борис Оттович, учитывая создавшуюся ситуацию, предложил подумать об аспирантуре, поскольку во всех иных сферах деятельности – муж-иностранец, вряд ли мог способствовать карьерному росту. Аделия с радостью согласилась. Ей было всё равно, чем заниматься, лишь бы дождаться приезда любимого.
Развязка наступила неожиданно. Ночью позвонили в дверь. Два звонка – точно к ним. Открывать отправился Борис Оттович, на ходу застёгивая пуговицы на пижаме. Отворил дверь и сразу всё понял. Трое молодых строгих сотрудников в глухих прорезиненных плащах без приглашения вошли в коридор.
– Нам нужна Аделия Борисовна Шранц, – хриплым голосом произнёс старший по званию.
– Сейчас разбужу, – поторопился ответить Борис Оттович и тут же добавил: – А может, лучше утром?
– Будите, – тихо, но с явной угрозой повторил старший.
Борис Оттович лишь нервно кивнул головой и, не поворачиваясь, попятился к комнате дочери.
Аделии снилось поле – желтое и бескрайнее. А над ним огромное голубое небо и рокот пропеллера. Она знала, что где-то совсем рядом летит самолет её любимого Альфреда. Но никак не могла разглядеть его в небе. Синь резала глаза и кружила голову. Хотелось самой взлететь. С этим ощущением она и проснулась. Первое, что увидела, – дрожащую нижнюю губу отца.
Он что-то возбужденно шептал, но разобрать было невозможно. Адель слегка потянулась, вытащив из-под одеяла руки. Отец больно ухватился за них и заставил её сесть на постели.
– К тебе пришли!
– Альфред?! – воскликнула Аделия.
Отец на её глазах внезапно как-то сжался, поник, ослаб. Отпустил её руки, повернулся спиной и, направившись к двери, с болью в голосе произнес:
– Одевайся.
…Озорные герои вагнеровской оперы продолжали развлекать публику. Тенор взял так высоко, что заставил Аделию вздрогнуть и оторваться от воспоминаний. Под крики браво и рукоплескания зала она осмелилась взглянуть в сторону ложи, где восседал Геринг в окружении свиты. И тут же её взгляд столкнулся с таким же напряженным взглядом Альфреда. Должно быть, он уже давно мучительно-испытывающе разглядывал её.
«Как он изменился!» – пронеслось в сознании. Вместо бесшабашного блондина с широкой улыбкой и романтической грустью в глазах, на неё смотрел человек, лицо которого ужесточилось резкими складками возле губ и сероватым оттенком кожи, особенно на впалых щеках. Теперь оно казалось неподвижным, и только вспыхивавшие искорки изумления в глазах слегка оживляли его.
«Что он подумает обо мне?» – всполошилась Аделия, понимая, что и её внешность совсем не та. Они не виделись почти десять лет. За её плечами лагерь, скотская жизнь, унижения, насилие, а что за его спиной? Близость к Герингу, блестящая карьера нацистского офицера… Неужели между ними возможна какая-то связь? Чудовищная пропасть, на дне которой давно похоронены обломки их юношеской любви. Вглядываясь в столь любимое лицо, Аделия со всей пронзительной очевидностью понимала ненужность их новой встречи. Но никак не могла отвести взгляд в сторону.
Они продолжали всматриваться друг в друга до самого окончания спектакля. И только вспыхнувший свет люстр заставил обоих стушеваться. О чем думал Альфред, глядя на неё? Это волновало намного больше, чем собственные ощущения. Если раньше, вплоть до самого момента их встречи, она надеялась, что эта встреча не произойдет, и потому не думала о последствиях, то теперь почувствовала весь ужас и неизбежность надвигающейся катастрофы. Оцепенение, сковавшее не только тело, но и разум, не позволяло шевельнуть даже пальцем.