Боги войны в атаку не ходят

Тарасов Олег Васильевич

На гульбу Андрей тратил деньги с такой же энергичностью, с какой их добывал. Впрочем, финансы, что уходили на прекрасный пол со всем полагающимся антуражем: такси, шампанским, приличным столом, смотрелись как вклад в самый настоящий товар. В приглашённой женской публике недотроги ликвидировались как класс. Красоту прекрасного пола Андрей понимал и ценил, но утончённых изысков в постельных кастингах не держался. Действовал, как равнодушный ко всему кладовщик, — открывал гостьям дверь, оглядывал и, словно помечая недрогнувшей рукой в ветхом замусоленном журнале: «Женщина — одна штука», приглашал входить. Самое главное и ценное для него в женщине заключалось в тех местах, что испокон веку были сокрыты одеждой. Всё! Более никаких для него заморочек!

В ретивых снабженцах ходовым «товаром» подвизалась одна старая знакомая Андрея — невзрачная, низенькая, с несколько горбатым профилем двадцатипятилетняя ткачиха с камвольно-суконного комбината. Разведённая, оставшаяся с маленьким сыном, серая сгорбившаяся мышка с удовольствием взгромождала дитятку на плечи своей мамы — совсем ещё не старой, но на вид изношенной, выжатой женщины — и с головой окуналась в атмосферу «андреевского» вертепа.

Сам Андрей «пользовал» мышку редко, без большого энтузиазма, но заглянуть на огонёк ей никогда не отказывал. И та ценила разгульное дармовое застолье, где средь шума и гама забывалась проклятая работа, нудная, нищенская жизнь, личная невостребованность: в благодарность серая мышь нет-нет да и подпихивала к злачному порогу, как бы невзначай, как бы для приятного перспективного знакомства, очередных кандидаток.

Фалолеев понял, каким пробивным, выгодным локомотивом пыхтит сосед, и очень скоро оказался завсегдатаем развратных сборищ. Он смелел от плотских побед, а в смене сексуальных партнёрш ему открылось неведомое прежде наслаждение, и как-то постепенно, незаметно, он оказался конкурентом даже главному организатору этих феерий — Андрею. Высокий, красивый артиллерист (иногда он для шика заглядывал в форме — произвести впечатление, потом уходил переодеваться) повадился «вылавливать», как он сам себе признавался, исключительно экземпляры «намба уан» — первых леди очередного гульбища: самых симпатичных и стройных.

Андрей, однако, ни капельки не страдал из-за уведённых красавиц: не вспыхивали разбирательства, не бросались злобные взгляды, не захлопывались перед носом Фалолеева двери. Коммерсант ухватывал товар попроще и с неизменным энтузиазмом исчезал в спальне.

Фалолеев очень радовался, что свободен от брачных уз, но об этом факте просил Андрея не распространяться. «Ещё какая-нибудь шмара женить захочет!» — опасался он женского коварства, а сильно любопытным особам на эту тему напускал тумана, дескать, сторож-то на самом деле есть, и ещё какой (!), но обстоятельства пока погудеть разрешают. Впрочем, откровенных свадебных прилипаний к красавцу-артиллеристу не просматривалось, и молодая развратная жизнь его бурлила через край.

На одну из гулянок Фалолеев вытянул и Григорьева — жена того уехала к матери в Благовещенск, внуком, внучкой порадовать. У шефа в ответ на приглашение тревожно заблестели глаза, видно, ожидание какой-то диковинки от похода в известную на весь дом разгульную квартирку нет-нет да и вынашивалось внутри Григорьева.

Он нервно прокашлялся и согласился составить Фалолееву компанию, но девушкам, пусть даже и подвыпившим, новый гость показался старым, а для интимного дела вовсе негодным. Дружным застольем все удовольствия Григорьева и исчерпались. Пары на его глазах отсортировались и без стеснения расползлись по квартире, а он, дважды отвергнутый молодыми особами, тихо исчез.

После полуночи Фалолеев постучался к Григорьеву и, увидев, что не закрыто, вошёл. Командир, прилично пьяный, окопался на кухне сычом — вертел в руке стаканчик, словно хотел в стеклянных гранях увидеть нечто облегчающее тоску, и с тихой мрачностью цедил: «Боги войны в атаку не ходят! Боги войны попивают винцо!»

Григорьев оглядел гостя печально-отрешённым взглядом, отставил стакан.

— Фиаско, Гена! — пьяная горечь его прорвалась в усмешке без удержу. — Половая атака не для меня!

— Михалыч, ты о чём страдаешь? — Фалолеев плюхнулся рядом на табуретку, приобнял. — Даже я на баб проще смотрю, а тебе сам Бог велел! Надюша у тебя есть? Есть! И держись за неё!.. Не дали — ну, не конец света же!

— Не конец, но… я-то губу на молоденькую штучку раскатал, дурак! Да если бы губу, а то… сам понимаешь, настроился… мужик же!

Фалолеев свободной рукой ухватил недопитую бутылку, приподнял, наморщил брови, как великий философ, и замер, собираясь с речью.

— Я их топчу из спортивного интереса — не более! А это не повод завидовать, Михалыч! Скажу больше: тебя какие-то шалавы кинули в зрелом возрасте, а меня… любимая в расцвете юности продала!.. Когда сердце было трепетно и ранимо!.. Ничего, пережил! — он опрокинул бутылку в стакан, и от резкого движения остатки водки чудом не хлестанули мимо. Ни Фалолеев, ни Григорьев даже не моргнули глазом, разговор выходил для них сейчас важнее водки.

— С тех пор никому ничего не должен… Нулевой баланс! — Фалолеев так же размашисто приземлил пустую поллитровку на пол, едва не обратив её в осколки. — Всем и заранее!

— Кто посмел тебя кинуть? — забывая о своей печали, сочувственно встрепенулся Григорьев. Впрочем, встрепенулись лишь усталые, осоловелые глаза, руки же вяло выписали какой-то замысловатый и неразгадываемый иероглиф. — Ты… молодой, красивый!.. Не дурак!

— Вот то-то, Михалыч! Молодой, красивый! Не дурак! А кинули, как вшивого кота — пинком под зад. Первое светлое чувство изгадили…

— Никогда… ты… про несчастную… любовь… не говорил, — Григорьев от перегруза спиртным выдавливал слова медленно, почти мямля, но соображать — ещё соображал. И даже потянулся тесно обнять своего подчинённого, пожалеть.

— Что говорить? Весело, что ли? Влюбился я на третьем курсе, в лаборанточку… Эльзу. Красавицу, стройняшку! Завивала она свои чёрные кудри до плеч мелко-мелко, будто кольчужку, шла по коридору, личико белое, талия… — Фалолеев выразительно обрисовал ладонями силуэт, — кудряшки прыг-скок, прыг-скок! Курсанты сознание от её вида теряли. Нимфа! Клинья подбивали в день по десять желающих, а у неё… ко мне интерес проклюнулся… — понимая, что он пускается в неприятное прошлое слишком глубоко, Фалолеев не торопясь опустошил стакан и жестом пожилого, степенного человека вытер рот. — Не верил сначала счастью своему, потом гляжу, всё взаимно. Полгода друг другом наслаждались, о свадьбе даже обмолвились… я родителям написал, фотку её выслал…