Богиня прайм-тайма
Шрифт:
Он не пустит ее на войну.
Не пустит, и все тут.
Как он сможет это сделать, если ни разу она так и не сказала ему, что любит его!..
Бахрушин рассеянно смотрел в телевизор, который от Каменской перешел к “Приколам нашего городка”, и думал об Ольге, когда на телефоне загорелась кнопка с надписью “Зданович”.
Надо идти на эфир, понял Бахрушин. Сколько там минут осталось?..
Он снял трубку, прижал ее плечом и сунул в карман сигареты. Где же зажигалка? Он порылся в залежах ненужных карандашей, которые зачем-то держал
Или Храброва утащила? Вполне могла!
– Да, Костя, я уже иду.
– Леш, – помедлив, осторожно сказал Зданович. – У наших там какие-то проблемы.
Карандаш покатился из-под пальцев и глухо стукнулся в ковер.
– Какие проблемы? Связи опять нет?
– Связь как раз есть, – отчетливо выговорил Зданович, и Бахрушину показалось, что он прикрыл трубку ладонью. – Наших нет.
Ники метался по гостинице, стучал во все комнаты, где жили знакомые, но Ольгу Шелестову никто не видел.
Видели утром, сказали ему сиэнэновцы, она же с тобой была! Вы у нас вообще не разлей вода, куда только Бахрушин смотрит!
Ники было не до Бахрушина.
Он приехал в ACTED злой как собака. Нет, злой как сто собак, потому что на этот раз всех держали как-то на редкость долго, и есть ему хотелось, и устал он ужасно, и еще он все время думал, не перепутала ли Ольга кассеты – вполне могла! Он позвонил в корпункт Би-би-си и ловко соврал работодателям, что его полдня продержали на блокпосте, поэтому приедет он завтра, и они поверили – всех сегодня почему-то очень долго держали на том блокпосте, и это оказалось очень кстати.
Ольги в ACTED не было. Машины, которой она уехала с ребятами с Первого канала и каким-то радийным журналистом, не было тоже, и никто их не видел. Техник Валера, занимавшийся выходом в эфир, почесываясь и позевывая, сказал ему, что Шелестова сегодня в эфир не выходила, хотя в его “расписании она стоит”.
Ники посмотрел на Валеру, испытывая неудержимое желание его ударить, хотя тот был вовсе ни при чем.
– А что? – спросил техник задумчиво и опять почесался. – Ты ее забыл где-то, что ли? Или она, может, на интервью куда поехала?
– Она не могла никуда поехать без меня.
– А-а, – уважительно протянул Валера, – ну, это уж я не знаю, тебе видней! Это ваши дела, куда вы друг без дружки можете, а куда не можете! Хочешь кофе?
– Нет. Слушай, а журналисты с Первого приезжали? У них перегон сегодня.
– Зря, хороший кофе.
– Или не приезжали?
– “Нескафе”. И воды сегодня привезли, расщедрились.
– Был перегон или нет?!
– Да у меня перегонов этих! И у них ночной небось.
Они ночью и приедут. А что тебе они дались-то? Ну, Шелестова, я понимаю, а эти с Первого тебе зачем?
– Да она с ними уехала, а я остался, потому что шмонали долго!
– Ну, это уж я не знаю, кто там с кем уехал, только ее здесь не было, а в расписании,
Ники коротко выругался, чем до глубины души поразил бедного Валеру – никто не слышал, чтобы Никита Беляев прилюдно матерился, – и помчался искать Ольгу.
В здании ее не было.
Во дворе тоже, и хуже всего то, что не было и машины, на которой она уехала. N Он сразу все понял, как только увидел безмятежного Валеру и услышал, что в эфир она так и не вышла.
Сердце ударило – раз и два, и со вторым ударом он уже все знал.
Плен? Смерть?
Лучше смерть, чем плен.
Никита Беляев со всем своим жизнелюбием, уверенностью в себе, некоторым молодецким нахальством и желанием побеждать, с твердой убежденностью, что он может все, сто раз начинавший жизнь сначала и никогда и ни от чего не отступавший, предпочел бы смерть.
Правда.
Умирать страшно, но смерть конечна, по крайней мере, он именно так себе это представлял. Она не задерживается надолго.
Есть какой-то срок, в который она должна уложиться. График. План. Перетерпеть, дождаться, пока она сделает свое дело, – и все. Дальше не его проблемы.
Дальше уже все равно.
Он знал совершенно точно – плен он вряд ли сумеет перетерпеть.
Он бегал по зданию, как всегда оживленному, как всегда переполненному людьми, и давешние француженки его окликнули – они все еще были веселенькие и чистенькие, очень хорошенькие, – и он не услышал и не увидел их.
Если ее расстреляли в той машине, значит, ей повезло. И тем мужикам с “Российского радио” и с Первого канала повезло тоже.
Он бегал и знал, что все напрасно: он ее не найдет.
Что нужно срочно звонить в Москву. Что нет никакой надежды на то, что “обойдется”.
На этот раз не обошлось.
– Беляев, твою мать, куда ты прешь-то всей тушей?!
Носорог, блин! Я из-за тебя…
Ники отмахнулся от приставшего к нему, как от комара. Но тот все не отставал, все показывал на какой-то пакет, который уронил, когда Ники налетел на него, и в конце концов Беляев просто толкнул его к стене. Тот медленно съехал на пол, вытаращив побелевшие от унижения и изумления глаза.
Ники задумчиво постоял над ним, потом ногой зафутболил пакет в лестничный пролет и побежал дальше.
Хорошо, если не резали ножами, не пытали, не били. Хорошо, если сразу расстреляли. Это быстрая и верная смерть.
Господи, избавь их от плена.
Господи, зачем ты сделал так, что она уехала, а я остался на этом гребаном блокпосте!
Ники Беляев не был героем.
Он боялся смерти, боли, змей, простуды, слишком настырных девиц, которые пытались женить его на себе. Он не любил чужих проблем и новых начальников и благородным рыцарем не был никогда, но он не подозревал, что это такой ужас – остаться.