Богоявленское. Том 2. Смута
Шрифт:
Марк Вацлавич взял Ваську за руку, и, понизив голос, вторил ему:
– Правительство нынче не прочное. Так стоит ли за него пропадать? Стоит ли за него воевать?
– А я не за правительство воюю, – возмутился Митька. – Я за землю родную воюю, за народ православный, за сестру Маньку, за вас вот, сукиных сынов!
– Э, нет, – заулыбался Марк Вацлавич. – Не своими словами ты говоришь сейчас. Это тебе правительство внушает, а ты по неразумению своему повторяешь. И веришь царю и правительству, потому, как своего опыта в жизни этой покуда ещё не имеешь.
– Да что же ты гутаришь, Марк Вацлавич? –
– Одураченный ты Митька, обманутый. А правительство, которое не хочет дать народу ничего, кроме кнута и виселицы, не может быть прочным.
Митька смотрел на Марка Вацлавича и поражался, тот будто и не слышал его, задавал вопросы и сам же на них отвечал. На фронте не был, но уверенно рассуждал о состоянии дел внутри армии, никогда толком не работал не на заводе, не в поле, но говорил от имени всех рабочих и крестьян, рассуждал о государственном устройстве, имея минимальное образование. Митька совершенно запутался, и с трудом уже понимал, чего же хочет от него Марк Вацлавич. Хотя в какой-то момент слова его и показались Митьке убедительными, особенно в той части, которая касалась государственного устройства, ведь сам он в этом ровным счетом ничего не смыслил, поэтому и готов был верить Садилеку на слово, полагаясь на его возраст и житейский опыт.
– И, можешь не сумлеваться, рабочие вновь подымутся на борьбу, – прозвучал голос Васьки, и будто вернул Митьку из дрёмы.
– Борьбу значит? – возмутился он в ответ. – Гляжу я на вас, борцов, и тошно мне делается. Пригрелись по тёплым норам. Ты Марк Вацлавич наборолся уже, чуть под каторгу нас с Манькой не подвёл, а сам сбежал и обратно судишь, хаешь, амперию нашу поносишь, а она воюет за вас, кровь проливает, покуда вы тут по кабакам водку жрёте!
На громкие слова Митьки обернулся весь кабак, и затих прислушиваясь.
– Не горячись Димитрий, – попытался успокоить Митьку Марк Вацлавич.
– На фронт вас! Всех на фронт! – не успокаивался тот. – Тама вас нету. Видал я таких смутьянов, довольно. Ну, уж нет, живите, как знаете, а мне видать с вами не по пути. Прощевайте!
Громко стуча сапогами, Митька ушёл из кабака, под всеобщие изумлённые взгляды. Душа его будто была поругана, и кем? Близким другом, которого знал и любил с детства, и человеком, коего долгое время он почитал за отца. И от того на войну он уходил с тяжелым сердцем, совершенно одиноким человеком.
– Что же это, Марк Вацлавич? – расстроился Васька. – Неужто упустили мы Митьку нашего? Не смогли удержать подле себя?
– Нет, Вася, – ответил Марк Вацлавич. – Никуда он от нас не денется.
Марк Вацлавич, взрослый и опытный, давний член РСДРП, многие вещи знал наперёд. Митька был нужен ему не только для увеличения количества членов их партии, ему нужны были финансы для революционной деятельности в губернии, финансы, которыми через Митьку могла обеспечить их княжна Вера. Хорошо обученный в своё время товарищами по партии, он всегда имел при себе инструкции с чётким планом действий на любые случаи. Они и сегодня были у него в кармане, и, не справившись с одним пунктом, он приступил к следующему.
Глава 8.
Командующий Второй армией генерал Самсонов приказом от шестнадцатого августа изменил предписанное
Командующий Первой русской армией генерал Павел Карлович Ренненкампф назначил на двадцатое августа дневку. На этом этапе промедление Первой армии осложняло ситуацию для немцев т.к. вынуждало их идти на восток, оставляя оборонительные рубежи на реке Ангерапп и растягивая свои коммуникации при угрозе удара с тыла русской Второй армии.
– Что же, господа, невзирая на то, что потери, по-видимому, выше немецких, я склонен полагать, что бой завершился нашей победой. Да-да, мы здесь у Гумбиннена, потому, что Франсуа оставил Сталлупенен и отступил.
Поздним вечером девятнадцатого августа, в штабе Двадцатого армейского корпуса, офицеры обсуждали итоги первых боев этой, недавно начавшейся, войны.
– Держу пари, что война закончится очень скоро и победа наша будет безоговорочной. И если кому-то ещё не известно, то спешу сообщить, что сегодня у Каушена наш конный корпус Хана Нахичеванского столкнулся с прусской ландверной бригадой. Разумеется, бригада понесла большие потери и отступила.
– Браво, господа! Браво! Но стоит ли удивляться, если в составе нашей Первой Армии почти вся гвардейская кавалерия. А какие блестящие полки в конном отряде генерал-лейтенанта Хана Нахичеванского! Какая музыка эпох, названий и имён звучит в нём. Особы императорской фамилии, сплошь отпрыски самых старинных и богатых дворянских родов России. Но, разумеется, имена не главное, важнее то, что полк отличается товариществом, лихостью. Безусловно, этот полк самый блестящий в кавалерии по своему прошлому, и по тому, что сам Государь Император служил в нём.
– Музыка – это ваши дифирамбы, ваше сиятельство, – возмутился молодой прапорщик. – Что толку от громких фамилий? Там несколько великих князей, герцог Лихтенбергский, да богачи, такие как графы Воронцовы-Дашковы, князь Вяземский, Балашов, Нарышкин, Раевский. Такое великолепие громких имён, титулов и традиций должно бы принести великие ратные подвиги, но нет. Пока ничего подобного не видно. Вот и сейчас, корпус Хана Нахичеванского отведён в тыл, из-за чего, ясно видно, обнажён наш правый фланг армии, который он должен бы прикрывать.
Все офицеры в штабе в недоумении обернулись на молодого прапорщика, стоящего у выхода из штаба и застыли в негодовании. Но неожиданный смех одного из офицеров не дал разразиться скандалу. Это смеялся Михаэль Нейгон. В срочном порядке он был переведён в состав 29-й пехотной дивизии всего неделю назад, но уже успел завоевать в ней большой авторитет.
Слова молодого прапорщика, его смелость, очень обрадовали Михаэля. Он и сам не питал иллюзий относительно успехов в сражении. Конечно, к делу подготовки войск после русско-японской войны теперь старались подходить серьёзно, с учётом требований нового времени. Кое в чём русская пехота, в канун войны, достигла хороших результатов, особенно это касалось огневой подготовки, но было и о чём задуматься.