Богоявленское. Том 2. Смута
Шрифт:
– Как вспомню, были дела у нас… Ротами сшибались на учениях. Ренненкампф тогда отличившегося командира роты называл «королём наступления», а того, который больше сверх «отличного» выбивал – «королём стрельбы», – поддержал Митьку сослуживец. –А сколько было в лагере в зимнее время таких «наступлений» и «оборон», и днём и ночью, и на учениях, и на смотрах…
– Да разве с такой армией, да с такими генералами не надаём мы немчуре по шее? – снова вступил в разговор Митька. – Эгей, знай наших! Пришли не званы, и уйдут не ласканы!
Митьке очень хотелось подбодрить старого солдата Михайлова, да и сам он настолько верил в силу своей армии, что совершенно искренне был
Утром семнадцатого августа, совершив три усиленных перехода без дорог, первая русская армия стала переходить границу. Из-за отсутствия координации левофланговый 4-й корпус пересёк границу на шесть часов позже центрального 3-го корпуса, среди бойцов которого был Митька, тем самым открыв его фланг. Таким образом, между корпусами образовался разрыв в двадцать вёрст, а начальник 3-го армейского корпуса генерал Епанчин не счёл нужным предупредить об этом 27-ю пехотную дивизию, шедшую в обстановке полной безызвестности слева.
Дивизия подверглась внезапному огневому нападению и короткому удару. Из усадьбы, за которой по старой маневренной привычке укрывалась Митькина группа, стало видно, что немцы особенно упорно бьют своей артиллерией по отдельным зданиям. От точного прицельного огня немецких батарей разлетались в клочья сараи и небольшие здания, в которых укрывались такие же бригады. Набрав побольше воздуха в грудь, Митька сорвался с места и бросился вперёд, увлекая за собой остальных бойцов.
Едва успев пробежать всего несколько метров и громко крикнуть: «За мной православные! За Русь! За славянство!», Митька упал на землю от неожиданно ударивших ему в спину осколков и камней, летящих во все стороны. С трудом подняв голову, он обернулся и с ужасом обнаружил, что от усадьбы, за которой укрывалась группа, осталась лишь груда кирпичей. Не стало рядового Михайлова. Никого не стало. Лишь огонь от гранат полыхал в том месте, где только что находились живые люди, где еще несколько секунд назад находился и он.
Ничего не слыша и почти ничего не понимая, Митька попытался подняться на ноги, но, не владея своим телом, снова повалился на землю. А рядом с ним всё продолжали падать солдаты. Митька закрыл глаза и погрузился в, неизвестную до сей поры, тьму. И вдруг, в этой тьме, послышался ему тихий, откуда-то сверху доносящийся голос сестры Маши. Ласково пела она:
Спит мой Митенька
До восхода солнышка,
До заката месяца.
Баю-бай, баю-бай.
Когда солнышко взойдет,
Роса на земь упадёт.
Баю-бай, баю-бай.
Роса на земь упадёт,
Тогда Митенька встаёт.
Баю бай, баю-бай.
Тогда Митенька встаёт
И на улицу пойдёт.
Баю-бай, баю-бай.
Глава 5.
Первые бои этой Первой Мировой Войны начались и тут же во всей стране, во всей необъятной Российской Империи прекратились забастовки, антиправительственные выступления. В каждом уезде витийствовали патриотически настроенные ораторы из местных жителей, тысячи людей записывались добровольцами на войну, и вся Россия превращалась в огромный госпиталь. Во дворцах открывались лазареты и производства перевязочных материалов. В одном из таких лазаретов оказался и Митька.
На начинающего Бог!
Вещанью мудрому поверьте.
Кто шлёт соседям злые смерти,
Тот
На начинающего Бог!
Его твердыни станут пылью,
И обречёт Господь бессилью
Его, защитники тревог.
На начинающего Бог!
Его кулак в броне железной,
Но разобьется он над бездной
О наш незыблемый чертог.
Молоденькая сестра милосердия читала раненным бойцам стихотворение Федора Сологуба, опубликованное в газете «День», и всё «стреляла» любопытными глазками на Митьку. Она мгновенно влюбилась в его мужественную красоту, в его ярко-васильковые глаза, опушённые густыми чёрными ресницами. Она влюбилась, как влюблялись многие девушки. Митька и сам часто увлекался, и даже проходя службу в армии, умудрялся заводить короткие романы. Но сейчас ему было не до них. Всё не шёл из его головы старый солдат Михайлов. Как это оказывается просто, забрать жизнь человека. Забрать вместе с мечтами, надеждами, невыполненными обещаниями. Забрать, не дав сказать прощального слова, не дав проститься с родными людьми. И, как они теперь будут без нег жить, его Акулина, да пятеро ребятишек? Неужто пропадать им теперь? И кого в этом винить? Ах, если бы он жили, где-нибудь далеко от линии фронта, где-нибудь в Сибири. Глядишь, покуда доехал бы до фронта, война б и кончилась, и не случилось бы этой его гибели и не остались бы сиротками жена Акулина, да пятеро ребятишек.
Митька хоть и продолжал ещё верить, что война скоро закончится, что все эти смерти и лишения ненадолго, что побьёт русская армия врага, на душе всё-таки оставалось скверно. Нестерпимая тяжесть повисла на сердце, мучила обида за погибших товарищей.
– Эй, браток, – отвлёк Митьку голос с соседней койки. – Ты живой? А то всё молчишь и молчишь.
– Я-то живой, – вздохнул Митька. – А вот товарищей моих дюже много полегло.
– Как звать-то тебя, браток?
– Родичи Митькой нарекли.
– А меня Яшкой. Да Митька, у этого чёртова Сталлупенена много хлопцев головы сложили. Я сам в сто пятом Оренбургском полку воевал. Тепереча и не знаю, остался ли кто акромя меня в живых. Побил нас немец изрядно, аки цыплят пощелкал.
Митька внимательно слушал героя, оказавшегося в самом пекле того боя, и горящими глазами рассматривал, пытаясь вспомнить, не видел ли его рядом с собой во время атаки противника. Но понять это было сложно, так как голова Яшки была перебинтована, а лицо сильно испорчено свежими шрамами.
– Энто да, досталось нашему корпусу, – согласился Митька с Яшкой.
– А всё из-за сволочюги Епанчина, – взорвался ругательством Яшка. – Столько хлопцев положил, и бой чуть не просрали. Погнали нас на убой в угоду генералов да полковников. Чтобы крестов они себе поболе навешали.
– Тише ты, Яшка!
– А что тише-то, Митюха? Я их не боюсь. Хватит, вдоволь уж в жизни своей набоялся народец наш горемычный. Будет с него, пора уже и голову поднять. Эх, Митька-Митька, в том-то и беда вся наша. Всё боимся правду смолвить, сами себя защитить боимся.
И всё-таки понизив голос, Яшка сказал Митьке:
– Ведь знал штаб корпуса, что наша сороковая, соседняя слева, дивизия опоздала на целый переход, и там, где они должны были быть, получилась дыра. Знали и не предупредили об этом.
– Брешишь! – возмутился Митька.
– Собака брешет, а я верно говорю. А немцы-то знали, вот и двинули нам в тыл.
И уже совсем тихо Яшка добавил:
– Измена.
– Ну, будя брехать, – снова возмутился Митька. – Что по дурости нашей россейской ещё поверю, а, чтоб измена… Брехня.