Богоявленское. Том 2. Смута
Шрифт:
И вот она перед ним, стоит у камина, читает письмо. Что это, очередное любовное признание от отвергнутого ухажёра или послание с фронта от брата Андрея? Как же она сейчас была хороша, пусть бледная и исхудавшая, но всё равно очень красивая. Никогда ещё Митька не смотрел на неё с таким упоением, как сейчас.
Погружённая в чтение, Вера не замечала присутствия в зале Митьки. И на неё, такую кроткую, естественную он, казалось, готов был любоваться часами. Но вот она подняла свои чёрные угольки глаз, и тонкие ниточки её бровей взлетели вверх. Выронив письмо
Прижав Веру к своей груди, Митька гладил её по голове сильными, но ласковыми руками и шептал:
– Что же ты, дурёха, удумала? Что же ты удумала?
Глава 7.
Митька шёл по улице снова покидаемого им Богоявленского. Обнимала молодое тело походная солдатская рубаха из черного молескина, да белые шаровары, с которыми за годы службы он уже успел сродниться. За спиной болтался полупустой солдатский брезентовый ранец, а впереди снова был фронт со всеми ужасами переднего края, с которыми он уже успел хорошо познакомиться. И кто знает, суждено ли ему вернуться в родное Богоявленское ещё хотя бы раз, хотя бы на мгновение.
Мысли Митьки были заняты Верой. Сам того не желая, он снова вернулся к этой роскошной, черноглазой, но нелюбимой красавице. В его памяти стояла минувшая ночь, проведённая с Верой наедине. Её бархатная кожа, светящиеся, чёрные глаза под тенью густых ресниц, пахнущие хвоей волосы, чувственные губы, жарко целующие его свежие шрамы. Она безоглядно любила его и такого, это прекрасное создание в белых простынях. Но Митьку мучил вопрос, почему он не в силах сказать ей правду? Он же не трус, он не боится ни пуль, ни снарядов, он даже не боится погибнуть на этой войне, на встречу которой снова направляется. Так почему же он не решается признаться Вере, что не любит её?
Всё потому, и Митька это понял, что эта правда может убить её, такую отчаянную и решительную. Вот так Митька и с ней не мог быть, и оставить её навсегда тоже не мог. А ведь не послушайся он когда-то сестру Машу, не дай воплотиться её коварному плану, и не пришлось бы ему сейчас так мучительно тяжело. Не бежал бы он от этой путанной истории в армию, не возникла бы в нём злость к сестре, так отчаянно толкавшую его на путь лжи и обмана. И кто знает, как сложилась бы их жизнь тогда? Быть может, Вера уже удачно прибывала замужем, Маша не покинула Богоявленского, лишившись единственного родного человека, любимого брата, а сам он…
Но, увы, ничего вернуть было уже нельзя. Нельзя было предотвратить этот всего один необдуманный, но сделанный когда-то, шаг. Шаг, перевернувший всю его жизнь. И теперь невозможно распутать этот клубок лжи, который с каждым днём затягивался всё сильнее и сильнее. Конечно, другой бы на его месте плюнул на всё и будь что будет. Какое кому дело до другого человека, до чужой жизни, важен только он сам. Но Митька так поступить не мог, сердце в его груди билось доброе, и оно болело. И, как теперь вырваться из этого замкнутого круга, Митька не знал.
– Эй, браток, закурить не найдется? – остановил Митькины размышления незнакомый голос. Он обернулся и увидел возле дома Фаруха молодого статного мужчину.
– Чё ж не найдется? Найдется. Закуривай, – протянув кисет, вгляделся в незнакомца Митька.
– Благодарствую! Меня зовут Игнатов. Игорь Игнатов. Будем знакомы.
– Митька Чадин, – протянул он руку Игнатову. – Откель в наших краях?
– Из далека я Дмитрий.
– Ты никак у Фаруха харчуешься?
– У него. А ты никак с фронта?
– С фронта и на фронт.
– И как там?
– А, – махнул рукой немногословный Митька.
– Друзья-то твои из местных, поди, тоже воюют? Или удалось кого повидать?
– Арсюху Мищенко вот повидал, а Тишкиного сына Ваську, нет. Чёрт знает, где он тепереча.
– Васька Попов дружок твой? – заинтересованно спросил Игнатов.
– С самого детства дружбу водим. А ты знаешь его никак? – удивился Митька.
– Наслышан от местных.
– Немудрено, он у нас знаешь какой? – Митька счастливо улыбнулся, вспомнив друга и их детские шалости. – Ну, а сам-то ты, надолго к нам?
– Как пойдет Дмитрий, но надолго не хотелось бы задерживаться. Этого мне совсем не надобно.
– Чё же так? У нас хорошо, вон красотища какая вокруг. И работы довольно, а тепереча так особливо много. Мужичков-то, поди, скоро всех на фронт погонят, и в полях работы будет невпроворот и на барском заводе. Сколь там нынче платят то, не узнавал?
– Узнавал, рабочему тридцать рублей, слесарю девяносто.
– Во, видал. У нас в армии младшим офицерам семьдесят рубликов платят. Чего ж тебе ещё надо?
– Ничего не надо, да только дел много ждёт, – хитро потянул уголок губ Игнатов. – А скажи, дружище, не в Воронеж ли ты собрался?
– В него в самый.
– А не занесёшь ли по пути письмецо жёнушке моей?
– Чего же не занесть? Давай письмецо твоё.
– Вот спасибо тебе, – обрадовался Игнатов. – Очень важное письмецо, а с почтой нынче, сам знаешь как, война одним словом. Адрес тут указан, а это тебе на трамвай.
И достав из кармана пять копеек, Игорь протянул их Митьке.
– Не надо, – отмахнулся Митька от денег. И без лишних вопросов взяв письмо, он отправился в путь. А явившись по обозначенному адресу, удивлению его не было конца.
Дверь Митьке открыла не молодая жена нового знакомца, а друг детства Васька Попов. Как же оба обрадовались друг другу. Как же долго не могли они наговориться и насмотреться друг на друга. За те долгие два года, что они не виделись, у обоих накопилось немало новостей и душевных переживаний.
– Да, что я гутарю тебе Митюха, ты ведь меня, как никто понимаешь. Сам за княжной Верой тянешься. И вот с Ксюшкиной свадьбы жизнь мне совсем опостылела. Тебя нет, её нет, чаво мне там делать одному? Вот я и отправился за лучшей долей, благо ни кола ни двора, ни спереду ни с заду. Жалеть не о чем, да и не о ком.