Богоявленское. Том 2. Смута
Шрифт:
– Ах, миленькая Натали! Как же не верится, что эта война может затянуться надолго. А мне из-за неё оставаться надолго здесь. Если бы ты только могла вообразить, как скучно здесь осенью. А зимой? Зимой совершенно невыносимо. Другое дело Петербург! Какие вечера там устраиваются, какие балы! А синематограф! Ты ходила в синематограф?
– Нет.
– А мы с Алексеем перед войной ходили. На полотне совершенно живые атлеты упражнялись на брусьях перед Екатерининским дворцом, и тут же император, и цесаревич. Ах, какое волшебство. И зачем только Алексей привёз меня сюда? Пропадать в этой глуши?
– Но, Ксюша! – возразила Натали. – Возможно ли проводить время в развлечениях теперь, когда идёт война и каждый
Но Ксюша ничего не ответила, а только отвела в сторону уставший, безразличный взгляд и тяжело вздохнула.
Странные чувства к Ксюше, наполнили сердце юной Натали. Это были и злость, и жалость одновременно, но чего же всё-таки больше, понять она не могла.
Всё это смятение чувств ещё долго терзало бы Натали, но уже час спустя, проезжая в экипаже вместе с Петром Ивановичем мимо дома Фаруха, она отвлеклась. Её внимание привлекло скопление людей на крыльце этого дома. У Фаруха всегда было многолюдно, к нему со своими надеждами на выздоровление съезжались люди со всего уезда и в мирное время, а теперь, когда стали появляться и первые раненые с фронта, и подавно. Но, и Натали поймала себя на этой мысли, внимание её привлекли не раненые, нет, а совсем другой, новый для Богоявленского человек. Молодой, с красивым орлиным профилем. Натали обернулась и увидела, что человек этот, стоя возле дороги, тоже смотрит ей в след.
– Приглянулась? – услышал Игорь вопрос калеки на костылях.
– Кто это? – спросил он в ответ.
– Дочка полковника Нейгона из Петербурга, могёть слыхал о таком?
– Слыхал, да только я спрашиваю о том, кто с ней рядом.
И громко рассмеявшись, калека пояснил:
– Барин наш, Петр Иванович Сенявин. Неужто не признал? А я уж решил, на барышню ты загляделся.
– Нагляделся я на этих барышень вдоволь и в Петербурге и в Воронеже. Все на один фасон, – насупился Игорь, бросив взгляд в след уезжающему экипажу.
Глава 10.
Ротмистр Алексей Валерьевич Серебрянов каждый день был на ногах уже с шести утра. Даже в мирное время он делал все возможное, чтобы высоко была поднята боевая подготовка его эскадрона. Для этого он постоянно проводил манёвры, пробные мобилизации, кавалерийские сражения, боевые стрельбы с маневрированием даже в морозы, состязания в походном движении. И что бы ни случилось, войска всегда видели его среди себя на коне, несмотря ни на какую погоду, красивым, «лихим», простым в обращении. Он никогда не позволял себе повысить голос на младшего в чине, оскорбить или унизить. И всё это само собой вызывало к нему огромное уважение, и даже любовь солдат. Чего нельзя было сказать о старших офицерах. Они не любили Алексея Валерьевича за жёсткий, неуживчивый характер, самолюбие и нескрываемое призрение практически к каждому из них. И всё-таки терпеть Алексея Валерьевича им приходилось, ведь найти более смелого, опытного, ответственного и талантливого командира едва ли представлялось возможным.
Вот и сейчас, прежде чем идти на обед в полковое офицерское собрание, он отправился в хозяйственную часть полка, получить письма и посылки в эскадрон. Но по пути был остановлен сообщением адъютанта о срочном сборе офицеров в штабе.
На совещании было принято решение провести разведывательный поиск в приграничной полосе, и поручили это опасное мероприятие именно ротмистру Серебрянову. И он не подвёл. Именно его эскадрон обнаружил скопление австро-венгерских войск, угрожающих соседней кавалерийской дивизии.
– Итак, господа офицеры, – докладывал начальник кавалерийской дивизии, в составе которой воевал Алексей Валерьевич. – По донесению разведки нам стало известно, что перед фронтом нашей дивизии появился противник, двигающийся по направлению к дислоцированной севернее
И войска, так ждавшие сражений, переполненные благородством и самыми лучшими патриотическими чувствами незамедлительно выступили на помощь соседям, чтобы атаковать кавалерию противника в конном строю силами шестнадцати эскадронов и сотен. Противнику пришлось принять бой.
Местность, где было суждено провести атаку, преобладала равнинная, и потому она стала ареной для яростной кавалерийской схватки, лобового столкновения конных масс, построенный в развернутый и сомкнутые строи.
Алексей Валерьевич отважно бросился в бой во главе своего эскадрона. Он вёл его вперёд с пикой в руке, в самую гущу сражения, не щадя ни противника, ни себя, поднимая в воздух первую линию австрийской кавалерии. Храбро сражаясь в этой беспощадной сече, он, не боясь смерти, с открытой грудью рубил шашкой врага. Но смерть, будто нарочно, щадила его, уготовив изощрённое наказание, в виде мучительной жизни, когда он сам будет молить её, чтобы скорее пришла. Сейчас же Алексей Валерьевич не мог этого знать, как не мог знать и того, что сражению этому суждено стать лебединой песней русской императорской кавалерии. Здесь на просторах Галиции, в последний раз грудь в грудь сошлись большие кавалерийские массы, словно воскресшие знаменитые конные атаки наполеоновских сражений. А впереди их ждала война, которой до сей поры человечество не знало и не представляло даже в самом богатом своём воображении. Человечество ждала кровопролитнейшая, изуверская война, так точно и аккуратно подготовленная технологическим прогрессом.
А пока противник оставил всю восточную Галицию. Русские войска взяли Галич. Эскадрон Алексея Валерьевича одним из первых вошёл во Львов и галицкие русины многотысячной толпой с восторгом встречали его солдат и офицеров, освободителей червонной Руси от чужеземного ига. К спешившемуся Алексею Валерьевичу подошла делегированная красавица русинка, поднося хлеб, соль на вышитом рушнике. Она подняла свои любопытные чёрные глаза на высокого, белокурого, благородного ротмистра Серебрянова, разглядывая его острые черты лица, жёсткий взгляд, и забилось её сердце по-особенному трепетно. В ту же минуту поняла черноглазая русинка, что разделит надвигающуюся ночь с ним, будто из «Повести временных лет» шагнувшим к ней, первым галицким князем.
Каждый новый день на войне учит одной нехитрой истине, что прошлого уже нет, а будущее может не наступить, есть только настоящее, есть только этот день. Этим днём и жил теперь Алексей Валерьевич, потому не обманул надежд черноглазой русинки и не сдержал своих сиюминутных желаний. Если бы она только могла, она подарила бы ему не только эту ночь, она подарила бы ему всю Галицию и всю свою жизнь в придачу, но русская армия не стояла на месте, и двинулась вглубь Восточной Пруссии в сторону Кёнигсберга.
Вскоре, на торжественном параде, в занятом Инстербурге, под звуки полковых маршей, генерал от кавалерии фон Ренненкампф обходил строй, здороваясь с полками и благодарил их за боевую работу. День стоял ясный, и в самом воздухе витала торжественность, а Алексей Валерьевич ёжился под лучами холодного осеннего солнца. Он чувствовал себя чужаком на этой площади, окружённой чуждой его русскому сердцу прусской архитектурой игрушечных, пряничных домиков. И даже раздача первых боевых наград, по окончании молебна из рук командующего армией от имени Государя Императора не сгладила этого ощущения. А ведь Алексей Валерьевич был награждён перед всем строем Георгиевским крестом 3-й степени за храбрость, проявленную в бою у Ярославице. Но какова цена наградам, когда уже через несколько дней началось поспешное отступление Первой русской армии к границе, а затем за реку Неман? И отвод войск сопровождался не только ожесточенными боями, но и паникой в тылах.