Боль свободы
Шрифт:
– Вы скажете, что ни одно живое существо, ни одно мыслящее существо… да даже ни одно животное, ни одна тварь не достойна такой же ужасной смерти, которая ждет подсудимого на Асумгарде! И будете правы!!! – выкрикивает судья уже так отчаянно, что начинает хрипеть, несколько секунд кашляет, отирает проступившую на лбу испарину, не отрывая ладони от трибуны и вместо этого наклонив голову к плечу.
Сам Сталмир замирает, недоумевая. Судья ведь не может его оправдывать. Не этот. Он не может ничего говорить в защиту, и на миг начинает казаться, что все еще может обернуться в лучшую сторону.
– Но вы должны это сделать!
Судья перестает говорить, но еще несколько мгновений все внимание остается приковано к нему. Безраздельно завладевает красноречивый судья вниманием каждого, приковав к себе даже взгляд ведущего судьи. Затем он покачивается и едва не падает, отирает лоб, слегка дрожит от напряжения, но отмахивается от вопроса ведущего судьи и продолжает стоять, держась обеими руками за трибуну.
– Что ж, мы будем продолжать! – заявляет ведущий и направляет ладонь к другому судье. – Слово защитнику!
Обязанный защищать героя судья, даже не взглядывает на Сталмира, и это дико злит. Все с каждым мгновением становится хуже с тех пор, как Сталмира привели сюда и усадили в это проклятое кресло. А теперь еще и единственный, кто должен защищать, дает понять своим отношением, что он не на стороне преступника, когда встает к камерам боком, указывая ладонью на предыдущего выступающего и держась к преступнику спиной.
– Мне… простите мне эти слова, – начинает судья тихим, спокойным тоном, – но посмотрите на моего коллегу! Приглядитесь! Смотрите внимательно! Как часто, скажите, вы могли видеть его в таком ужасном состоянии?
Судья опускает руку, оборачивается к камерам, но все равно избегает смотреть на подсудимого, хотя Сталмир не сводит с него глаз и даже не моргает.
– В этом лице сейчас отражается вся тяжесть вынесенного приговора! – продолжает он, все повышая и повышая тон. – И мне нечего сказать в защиту подсудимого!
Сталмир так сжимает челюсть, что зубы начинают скрипеть, но он знает, что не может пошевелиться, что ему не дадут слово, кроме как в самом конце суда, когда его участь уже будет решена всеобщим голосованием смотрящих трансляцию суда граждан. И все же, пусть в мыслях, но он не может стерпеть злобу, уже понимая, что судья обрекает его на гибель, ведь что бы он теперь ни сказал, достаточно одной этой фразы, чтобы определить судьбу подсудимого: мне нечего сказать в защиту….
– Но я призываю вас отменить приговор! – говорит судья дальше. – Взгляните на моего коллегу еще раз, чтобы понять, что даже его обязательства непостижимо тяжелы в этот раз для исполнения! В этот раз, обязанный отстаивать вину, мой коллега едва сумел выдержать участь, отведенную ему на этом ужасном суде! Никто не заслуживает подобной участи! Никто не заслуживает оказаться в самом ядре живого вселенского ада! Никто! Даже самый презренный член нашего общества!
И на этом выступление судьи оканчивается. Его речь оказывается не такой пылкой, не такой длинной и красноречивой, а значит, ему вряд ли удастся кого-нибудь переубедить, после того, как пылко и отчаянно выступал обвинитель. Впрочем, стоило ли надеяться, что он хотя бы попытается? Все это игра, в этом Сталмир убежден, все это подлая игра Федерации. Той самой Федерации, которая увидела угрожающий лик Сталмира, Федерации, которая испугалась его лица. Федерации, которая желает выбросить его в эту кровавую молотильню, которую по недоразумению кто-то превратил в целую ядовитую, адскую планету, чтобы смелый голос свободы больше никогда не сумел вновь зазвучать в устах Сталмира.
А как только судья возвращается за трибуну, оставляя Сталмира злобно гадать о том, зачем судья вообще ее покинул, начинают выступать и другие судьи. Эти уже ничего нового не говорят. Вся их работа заключается в том, чтобы предоставить общественности рассуждения о правильности и неправильности того и другого выбора, давая зрителям тешить себя мыслью, что здесь рассматриваются все точки зрения. В действительности же, все судьи склоняются лишь к двум точкам зрения: одни из них говорят, что преступление заслуживает самой жесткой меры, опираясь на аргументы обвинения, а другие отвечают бедными аргументами защиты, говоря, что нужно отказаться от такого жестокого наказания, обязав судебные интеллектуальные системы пересмотреть вынесенный ими приговор.
Еще вчера Сталмиру все представлялось иначе, а теперь глаза застилает туман, а страх перед грядущей участью пробивается сквозь кожу холодным потом и дрожью. Ему не позволяют двинуться, не позволяют заговорить, и приходится лишь смотреть и молча ждать, когда его судьбу решит безвольная толпа, подчиненная желаниям Федерации и обманчивым идеалам подлинной свободы.
Когда начинается голосование, результаты почти мгновенно высвечиваются на мониторах судей, встроенных в трибуны, и по их хмурым лицам можно догадаться о результатах голосования.
Только ведь шанс еще есть! Эта идея въедается молниеносно в живой ум Сталмира, застывая в мыслях вопросом. Ведь может оказаться так, что судьи попросту не желают пересмотра этого жуткого приговора, ведь они почти наверняка разыгрывают эти страдания, будто бы им есть хоть какое-то дело до судьбы преступника. А толпа могла решить иначе. Один на миллион, но шанс есть, что в этот редкий миг приговор будет все же пересмотрен, и судьи хмурятся, потому что этого не желают.
И тут же Сталмир падает духом, вдруг подумав, что если так, то ведь может Федерация нагло соврать и вывести на общий экран такой результат, который будет выгоден этому жестокому, деспотическому режиму, подавляющему саму суть подаренной жизнью свободы.
– Суд объявляет вердикт! – заявляет ведущий судья.
С важным, серьезным видом, с тяжелым выражением он водит пальцем по монитору трибуна, а затем мгновенно результат появляется на громадном мониторе за его спиной, там, куда уже направлены все камеры роботов-операторов.
– Девяносто восемь…, – шепчет Сталмир, потеряв волю и силы.
Девяносто восемь процентов граждан, принимавших участие в суде, проголосовали за исполнение вынесенного интеллектуальными системами приговора.