Больница здорового человека. Как люди изменили медицину во время пандемии
Шрифт:
Многие волонтеры называли Анжелику самым ответственным человеком из всех, кого они встречали за жизнь. Она всегда была на передовой: в ее ведении четыре реанимации. Следила за графиком волонтеров и постоянно присутствовала сама, даже не в свою смену. Именно ей звонили в любой нештатной ситуации. Родные Анжелики крутили пальцем у виска: никогда еще не видели, чтобы она без телефона спала и ела.
Всех волонтеров, идущих в ОРИТ, она собеседовала сама. Потом сама выходила с ними на смену, пока они не скажут, что полностью готовы и ориентируются. Адаптационный период длился два-три дня, а затем она отдавала новичков более опытным волонтерам. Многие ходили в одну и ту же реанимацию, и их уже знали и врачи, и санитарки.
Зачем вообще волонтеры
Летом 2020 года ожидаемо всплыл вопрос о том, чтобы пускать в ОРИТ родственников пациентов – навестить или попрощаться. Волонтеры в реанимации уже помогали, то есть формально правило «не пускать никаких посторонних людей без медицинского образования» было давно нарушено. До волонтерства родственники пациентов допускались только в линейные отделения.
Копий по этому поводу было сломано немало, но часть врачей эту практику все же поддерживали: чем больше волонтеров, заинтересованных в исцелении хотя бы одного пациента, тем лучше. Открытость реанимаций диктуют и мировые стандарты.
Допуск родственников в реанимации стал без преувеличения революционным изменением. Конечно, риски были: кто-то мог впасть в панику или проявить агрессию. Ведь девяносто девять процентов семей пациентов смотрят на волонтеров и на врачей как на волшебников и уверены до последнего, что все еще можно поправить, всех можно спасти и вылечить. Но волонтеры на точечных примерах показали, что ничего страшного даже в самых критических ситуациях не происходит.
Зачастую, когда волонтер с родственником направлялись к больному в реанимацию, врач предупреждал: на свой страх и риск – пациент может умереть в любой момент.
Анжелика рассказывала, что для волонтеров это становилось настоящим испытанием, поскольку реакция посетителя всегда была непредсказуемой. Они шли и мучительно думали, как себя вести, как потом уводить родственника. А параллельно говорили что-то вроде: «Сейчас ваш близкий болеет очень тяжело, и врачи делают все возможное, но выглядит он не так, как дома, цвет лица будет другим, и это нормально в нашей ситуации…»
Оле не раз доводилось сопровождать в реанимации дочерей, пришедших повидаться с мамами, которые были на грани жизни и смерти. Одна такая девушка не переставая плакала: у ее мамы была тяжелая онкология, к которой в довесок присоединился и ковид. Оля не была уверена, понимает ли девушка, что, скорее всего, это ее последняя встреча с мамой.
Они вместе вышли во двор, сели на лавочку у больницы и заревели. Хором. Это в жизни человек машинально смахивает слезы, а в ковидной больнице лицо трогать нельзя ни в коем случае. Поэтому Оля просто сидела рядом, следила, чтобы девушка не вытирала слезы, и ревела.
И таких историй у каждого волонтера собралось множество.
Каждый день реанимационного волонтера начинается с чтения журнала: в нем прописаны основные задачи. Обычно сначала идет обработка помещения – в журнале будет прописано, каким средством.
Дальше работа с пациентами: кормление, общение, активизация, гигиенические процедуры… Волонтеры кормят всех, кроме тех, у кого зондовое питание, – это делают медсестры.
Затем – нанесение лежачим больным уходовых средств. Первое время, когда в больнице еще не было волонтеров, пролежни были одной из самых жутких проблем. Многие пациенты находятся в обездвиженном состоянии слишком долго. Теперь профилактика пролежней лежала именно на волонтерах. Они самостоятельно закупали необходимые средства или выписывали из фонда, куда им жертвовали благотворители.
Когда привозили пакеты со средствами ухода – увлажняющими кремами, противопролежневыми препаратами и тому подобным, Анжелика обычно прижимала их к груди с шутливой присказкой: «Никому не отдам, ни с кем не поделюсь, все намажу сама!» И действительно на долгие часы погружалась в ОРИТ.
Реанимация требует много терпения, сосредоточенности и внимания. Но и там не только сострадают и горюют. Были у волонтеров и свои тихие праздники, когда, например, пациентов переводили в линейное отделение. Или просто удавалось помочь, пусть и по мелочи.
Говорят, после реанимации появляется привычка контролировать состояние собеседника по мониторам. Если после ОРИТ выходишь в обычное отделение, первое время охватывает паника: поднимаешь взгляд на монитор – а его нет!
О пациентах Анжелика говорить не любила – и так понятно, что тяжелые. Вспоминает, как одной женщине стало плохо и врачи начали экстренную реанимацию. Анжелика заметила, что пациентка на соседней кровати теряет сознание от увиденного. (Мало кто может спокойно смотреть на чужую смерть.) Не успев подобрать слов, Анжелика махнула рукой трем своим ребятам.
Они все поняли и закрыли пациентку спинами. Стали делать ей комплименты, говорить на отвлеченные темы. Через пять минут она уже улыбалась. Анжелике так захотелось обнять их всех прямо там, на месте, но, к сожалению, это воспрещалось.
Анжелика вообще стоит за своих волонтеров горой и знает историю каждого наизусть.
Анастасия Маренцова,
24 мая 2020, фрагмент поста в Facebook
К нам недавно поступил пациент И. И. – за девяносто лет, почти не видит, еле двигается, тихо-тихо неразборчиво шепчет, с деменцией, дедулечка-одуванчик, каких хочется обнимать, гладить по голове, сидеть на краю кровати и держать за руку бесконечно. В предыдущие дни совсем не реагировал на меня, сегодня приоткрыл глаза и крепко схватился за мою руку, когда я подошла.
Спрашиваю, чем помочь, что сделать, – ответ не разобрать. Методом перебора понимаю, что хочется приподняться на кровати и попить. Помогаю поменять позу, поднимаю, приношу воду. Хочу напоить – шепчет «сам», отбрыкивается. Из-за тремора удержать поилку и попить не может, уговариваю помочь.
Договариваемся, страхую его руки, пьем. От первого глотка воды расслабляются мышцы, я ловлю на лице И. И. легкую улыбку. Опять пытается освободиться от моих рук – «сам», – но в итоге допиваем со страховкой. Я отставляю поилку, возвращаюсь к И. И. Держу его за руку, измеряю сатурацию, спрашиваю, чем еще помочь. И. И. шевелит губами: «Спасибо! Спасибо!», притягивает к себе и целует мои руки в двух парах перчаток. Смеюсь, смущаюсь, говорю: «Ну вы что, не стоит, И. И.!», пытаюсь аккуратно отдернуть руку – не отпускает. У меня полностью запотели очки, и сейчас я рада этому – И. И. не видит мои глаза на мокром месте.
От пациентов получаешь столько благодарностей, столько улыбок, добрых слов, тепла; в палате с пациентами чувствуешь, как сильно ты нужен. Я не знаю, как не быть с ними рядом, не держать за руку, не наклоняться близко, чтобы разобрать шепот, не сидеть на краю кровати и не выслушивать. Возможно, это не самое благоразумное, но в моей отбитой системе координат по-другому не получается, не работает.
У меня нет никакого сомнения, что мы там нужны. И у меня нет ощущения, что мы путаемся у врачей под ногами. Все уже поняли: волонтерство работает. Даже пациенты врачам говорят: «А где волонтеры? А когда придут?»
Маргарита Минасян, волонтер
Отмена важных проектов, невозможность заниматься тем, что любишь, нехватка денег – таким было начало пандемии для Маргариты Минасян.