Болотные огни(Роман)
Шрифт:
— Что же, она пойдет по лесу, а нам дома сидеть? — спросил он, остановившись.
Берестов не ответил.
— Денис Петрович, — вдруг с мольбой сказал Водовозов, — позволь мне за ней пойти. Я как змий проползу.
— А что же ты думаешь, мы и в самом деле дома сидеть будем? — ответил Денис Петрович. — Конечно, мы за нею пойдем.
Он говорил медленно и раздельно.
— Отказаться от этой операции мы сейчас не можем, это единственный способ покончить с бандой — взять ее с поличным. Бандиты действуют только ножом, стрелять они боятся. Одинокую девушку на дороге они, конечно, сперва остановят, потребуют, как всегда, денег. Мы с тобою пойдем за ней вдвоем, но пойдем не со стороны железной дороги. На рассвете мы поедем в Новое село, оставим там лошадь, пройдем лесами и будем к ночи у дороги. Леночка пойдет с последнего поезда. Мы вполне успеем. Куда ты?
— Так лошадь же добывать, — весело откликнулся Водовозов, исчезая за дверью, — наша-то подвода в отъезде, Денис Петрович!
Глава IV
В свои тридцать шесть лет Александр Сергеевич считал себя стариком, смерть жены, большой сын, огромная и ответственная работа по строительству моста — словом, он считал себя стариком. Поэтому, когда Милочка Ведерникова стала попадаться ему на всех перекрестках, краснеть при виде его и шарахаться в сторону, все это показалось ему очень странным, а потом забавным. А скорее всего было грустно. Однако он привык, что первый, кого он, сходя с поезда, встречает на платформе, это Милочка, которая вдруг осипшим голосом говорит ему: «Здравствуйте» — и смотрит долгим взглядом.
Они были соседями. Утром, стоило инженеру подойти к окну, как в соседнем дворе тотчас же появлялась Милка. Она с размаху выплескивала воду из ведра, гонялась за летящим по ветру бельем, гнала кур, вытряхивала какие-то салфетки. И все это был настоящий балет. Инженер не мог отказать себе в этом утреннем удовольствии. Несколько минут он стоял в окне и, улыбаясь, смотрел на Милочкины ухищрения. В эти минуты он чувствовал себя молодым и красивым.
Потом он завтракал, потом шел на станцию. И уж конечно, когда он проходил мимо Милочкиного сада, она вертелась неподалеку и косила на него испуганным взглядом.
И вот она исчезла. Никто не встречал его больше на станции, никто не вертелся во дворе, когда он утром подходил к окну.
«Нет так нет», — усмехнувшись, решил он и перестал о ней думать.
Однажды утром теща Софья Николаевна сказала, подавая ему завтрак:
— Бедная Евдокия Ивановна.
Некоторое время больным от ненависти взглядом он смотрел на шевелящийся кончик ее носа, привычно подавляя чувство раздражения, и молчал. Он знал, что она ждет от него слов: «Ну и что же Евдокия Ивановна?», но никак не мог заставить себя произнести их.
— Ну что же Евдокия Ивановна? — спросил он наконец.
— Как, вы не знаете?
— Откуда мне знать?
— Но вам мог сказать Сережа. Вам он решительно все говорит.
— Слава богу, пока говорит, — ответил он. — Так что же все-таки с Евдокией Ивановной?
— Не с ней, а с ее дочерью.
Инженер насторожился. Речь шла о Милке.
— Ее дочь связалась с бандитами и вошла в шайку так называемого Левы.
— Бывает же такое, — с облегчением сказал Александр Сергеевич.
Софья Николаевна могла и не то сообщить.
Однако через несколько дней он услышал в поезде разговор, отчасти подтвердивший тещины сведения. Видно, с Милкой в самом деле происходило что-то странное. Тут только инженер понял, что ее судьба тревожит его всерьез. «Глупая ты девчонка, — думал он, — что ты делаешь?»
А Милка совсем не чувствовала себя несчастной.
В то утро она встала очень рано и что бы ни делала, все получалось превосходно. Стала стирать — мыло, довольно скверное мыло из потребилки, вдруг сбилось в огромную пену, белым облаком ставшую над черной водой. Пока ветер трепал на веревке чистое белье, Милка успела вымыть пол, да так чисто и сухо, что хоть обедай на нем. И самое удивительное было в том, что она ни минуты не думала ни о белье, ни о поле, ни о грязной воде, которую выплескивала прямо в траву, в лопухи, ни о прекрасном солнечном утре. Она думала совсем о другом.
— Приляг хоть после завтрака, — сказала ей мать, — после еды жир как раз и завязывается.
Но Милка не дала вывести себя из этого царства бездумной деятельности и мечтаний, для нее теперь более реальных, чем жизнь, потому что ей было что вспомнить, было о чем мечтать. Как странно, что раньше всего этого не было. Зачем она жила?
— Только о жире я и мечтала, мамочка, — отозвалась она, — только о нем.
И пошла на крыльцо — раздувать утюг и вспоминать. А потом вышла на террасу — гладить белье и вспоминать.
Здесь пахло деревом и смолою, а по стеклам сплошным потоком неслись тени стоявших кругом деревьев. Повсюду плясали солнечные блики, окружая Милку и отгораживая.
Вчера произошло свидание, которого она так сознательно и настойчиво добивалась. После кино они пошли с Николаем не в поселок, как раньше, а в лес.
Они оказались в неслыханной тишине. Над черным лесом взошла луна, большая и чистая, от нее дорога казалась меловой. Было очень тепло.
Николай шагал медленно, в накинутой на плечи куртке, как всегда склонив голову, словно раздумывая о чем-то. А Милка шла рядом, в состоянии того высокого напряжения, которое позволяет, не глядя, видеть все — и луну, и меловую дорогу, и его лицо. Он молчал, а ей и не нужно было, чтобы он говорил. Один только раз он поднял голову и медленно взглянул на луну (Милка подумала при этом, что не было у нее в жизни большего счастья, чем этот его взор, обращенный вверх). Лицо его казалось ей бледным и более серьезным, чем обычно. Быть может, оно даже стало печальным, когда он снова опустил голову и, ступив шаг вперед, поддал ногою какой-то камешек, видно нисколько о нем не думая.
Ей хотелось прислониться к его плечу, но она не решалась. Раз только, качнувшись в сторону — нечаянно или нарочно, Милка не могла бы сказать, — она на мгновение прижалась к его твердой руке, однако испугалась и сразу же отошла. Он же продолжал шагать так же медленно, с курткой на плечах. Она уже стала подумывать, не забыл ли он о ее существовании, как вдруг он сказал, не оборачиваясь:
— Тебе не холодно, девочка?
Боже, как хорошо сразу стало на душе. Даже и теперь, стоило ей вспомнить это его «тебе не холодно, девочка», и ее заливало горячее чувство счастья.
Как жаль, что в поселке не любят Николая, что никто не понимает и не поймет их отношений. Сегодня утром она получила письмо от Ленки, удалой своей подружки, и письмо это было полно упреков.
«Слышала я, — писала Ленка, — что связалась ты с неподходящей публикой и сама лезешь в петлю. Ничего, в субботу прибуду самолично и наведу порядок».
«Приезжай, — думала Милочка, — приезжай, дорогой мой атаман, только порядок наводить уже поздно».
Тени от листвы сплошным потоком летели по террасным стеклам, а солнечные пятна так переливались на пестром платье, по которому Милка водила утюгом, что невозможно было отличить, где блики, а где цветы узора, и казалось, что утюг идет по текучей воде, от которой рябит в глазах. Сквозняк вздымал занавески.