Большая игра в рукаве Ориона. Роман первый: Неизвестная сигнатура
Шрифт:
Он ничего не ответил, посмотрел на меня ещё раз внимательным, ничего не выражающим взглядом, аккуратно выключил и положил в карман голограф. Сухо кивнул головой, прощаясь, и вышел.
7.
Трибунал
.
Plutus:
Wir m"ussen uns im hohen Sinne fassen
Und, was geschieht, getrost geschehen lassen,
Du bist ja sonst des st"arksten Mutes voll.
Nun wird sich gleich ein Greulichsteser"augnen,
Hartn"ackig wird es Welt und Nachwelt leugnen:
Du schreib es treulich in dein Protokoll.
"Faust". Eine Trag"odie.
Johann Wolfgang von Goethe deutscher Staatsmann, Dichter und Naturforscher.
Плутус:
Давай-ка
Событий мы с тобой не остановим,
Такой неотвратимый час пришел.
Произойдет ужаснейшая драма.
Все будут отрицать ее упрямо,
А ты ее запишешь в протокол.
«Фауст». Философская драма для чтения.
Иоганн Вольфганг фон Гёте, немецкий государственный деятель, поэт и естествоиспытатель.
Я остался в боксе один. Это моя тюрьма. Я, как мне дали понять, военный преступник. Хотелось прилечь, чтобы собраться с мыслями, но лечь было негде. В боксе – только регенератор и пульт управления к нему, с манипуляторами. Вполне можно использовать для пыток, или чтобы снова покопаться в моём сознании. Хотя – была бы такая цель – это бы уже случилось. Снова лежать в зелёном желе не хотелось. Я прислонился к стене. Потом медленно съехал по ней и сел на пол. Закрыл глаза.
Минут через десять, стена снова ушла в сторону и двое ганзейских солдат втащили армейскую кровать-трансформер, она проплыла на антигравитационной подушке и стала в угол. Эти же солдаты поставили в угол утилизатор, с умывальником и душем. Ещё через пару минут один из них принес пакеты с армейским пайком.
– Жалобы, согласно положению о военнопленных есть? – спросил он.
– Есть, – сказал я. – Не присылайте ко мне больше дознавателей – кретинов. Это бесчеловечно.
Солдат кивнул головой и, усмехнувшись, вышел.
Итак, я военнопленный. Прекрасно… Прекрасно, что теперь есть кровать.
О чем подумать было. Самое скверное, что что-то случилось с отцом и матерью. Действительно ли их похитили? Живы ли они? Если живы, то тогда надавить на меня элементарно. Уже надавили. Я скажу и подпишу всё, что предложат. Учитывая намерение сделать из меня одного из военных преступников – это как раз то, что нужно моим тюремщикам. Сломать.
Но, может быть, моих родителей у них в руках действительно нет. Врал этот ганзеец, Питер Брюс, или не врал? Нужно было поговорить с ним подольше. Чертов я истерик. Но если с головы моих родителей хоть волос упал, если отца с матерью убили – я узнаю, кто это, и найду убийцу, где бы он ни был. И потом – тот, кто попадёт мне в руки, как убийца моих родителей, позавидует всем террисам, павшим от моей руки. Выбраться бы отсюда.
Что-то случилось с моим кораблём. Они его хотели. Сильно хотели и хотят сейчас. Наверное, Кёнигсберг силы Альянса и Ганзы блокировали, не в последнюю очередь, чтобы получить "Серебряную тень". И штурмовали долго, брали измором вместо того, чтобы уничтожить
Элизабет Сугэ… Кто она вообще, и какое отношение ко мне она имеет? Питера Брюса она интересовала наравне с нами тремя. Да, девушка присутствует в моём сознании. Пневмолифт, улыбка, "Капитан, я рада Вас видеть…" Но при чем здесь я и "Серебряная Тень"?
Что касается моего оберлейтенанта, то мы говорили с ним, перед моим последним боем. Мой друг Адольф был предельно откровенен.
– Франц, сказал мне ван Фростен, – я ухожу. Я устал. Я не верю в победу. Я говорил с герцогом, он вполне отдаёт себе отчет о безнадёжности нашего положения. Он отпустил меня. Старина Фридрих считает, что мы, как бывшее пространство Империи, войдём в Ганзейский Союз.
Это была сказка, в которую верили все защитники "Фридрихсхалле", блокированные в каменных мешках дворцового бункера.
– Есть вероятность, что исчезнувший флот Империи попал как раз в руки Ганзы, – сказал я, повторяя то, во что так хотелось верить нам всем. – Кроме того, у ганзейцев есть собственный флот.
– Два "кракена" – не один "кракен", – ответил мне ван Фростен, пиратской присказкой о мощи ганзейских кораблей. – Герцог Фридрих говорил мне, что, по его мнению, интересы Альянса и Ганзы скоро пересекутся. Уже пересеклись. Борьба продолжится с новой силой и смысл её будет всё тот же – поиск компромисса между praeteris и sapiens – или уничтожение одного из видов.
– Или взаимное уничтожение и деградация, – выразил я своё мнение.
– Только я думаю, – продолжал ван Фростен, – что Ганзейский союз просуществует ровно столько, сколько нужно для демонтажа всего, что создала Империя. Альянс не выпустит Ганзу, если ты понимаешь, о чем я. Ты же сам знаешь, что Ганзейский союз – переходная, мягкая форма превращения общества sapiens. Мы биты, Франц. Нас ждут касты миров homo praeteris. Я не хочу себя модифицировать. Не хочу, чтобы во мне жило что-то чужое, или его часть. В прямом или переносном смысле. А может я женюсь когда-то, – тут он сам усмехнулся своей невероятной, в нашей ситуации, мысли, – и у меня будут дети, – он посмотрел на меня. – Я хочу, чтобы они оставались людьми, пусть мы и смертная старая раса без будущего.
– От себя не убежишь, Адольф, – ответил я. – Ты видел, какую награду назначил Альянс за твою и мою голову?
– Я бы столько не дал, ни за твою, ни за мою, – мрачно сказал ван Фростен. – Но выход есть, я сменю с помощью регенератора внешность и отпечатки пальцев, поставлю новые идентификаторы личности и уйду к русским.
– Ты с ума сошёл, – сказал ему я. – У русских гражданская война, это ад, хуже нашего, Адольф. Это когда свои убивают своих. А ты приедешь, как чужой.
– Найдутся планеты, на которых спокойно, – упрямо отвечал мой друг. – Когда ещё туда дойдёт Альянс, и дойдёт ли?