Большая интрига
Шрифт:
Он уже было собирался тихо постучать, но едва поднял руку, как дверь распахнулась, и он увидел радостное, но слегка укоризненное лицо Луизы.
Она отошла на шаг, пропуская его. Он почти вбежал, как вор, который боится, что его схватят. Луиза бесшумно закрыла дверь и кинулась в его объятия.
Она надела длинную, широкую рубашку с лентами, спускающимися по шее и плечам, намазалась кремом, пахнущим жасмином. Это его позабавило, но желание Луизы сделаться более соблазнительной и притягательной не понравилось ему. Он желал ее только такой, какой видел каждый день. Он хотел Луизу без всяких ухищрений, без косметики и все-таки он пообещал себе сделать над собой усилие и принять ее такой, какая она была в этот момент, готовая к встрече.
Он страстно поцеловал ее в губы. Она была еще неопытной, неловкой, Эта неловкость была забавной, а поцелуй так потряс девушку, что ее охватила нервная дрожь. Реджинальд почувствовал, что она обмякла в его объятиях, словно у нее не было сил держаться на ногах. Он поддерживал ее, взяв одной рукой за талию. Талия у нее была тонкая, гибкая, тело плотное, с волнующими формами под рубашкой из тонкой шелковой ткани.
Луиза отбросила всякую стыдливость, идя навстречу всем желаниям Реджинальда, как бы желая показать ему, что она была более опытна, чем это могло показаться с первого взгляда. Она прижимала его к себе, к своим юным грудям с твердыми сосками. Она не хотела терять времени, пытаясь взять от него все. Долгими ночами она вспоминала те сладчайшие мгновения, которые провела с шевалье. Теперь она стремилась как можно больше получить от него и отдать ему всю себя.
Он приподнял ее своими сильными руками. Луиза почувствовала себя такой легкой и настолько принадлежащей ему, что ласково улыбнулась, давая понять Реджинальду, что он стал ее Богом, что она принимала его власть над собой, его волю, его желание.
Он положил ее на постель, сел рядом и, нагнувшись над ней, произнес:
— Надеюсь, нам никто не помешает?
— Никто! Никто не может прийти сюда, — заверила она его, прерывисто дыша, находя, что он напрасно тревожится пустяками в такой момент. — Нет, никто! Мари молится, Жюли спит… никто!
— А я не так уверен в этом, как вы, дорогая Луиза, — сказал он. — Я боюсь не Мари и не Жюли.
— Кого же тогда?
На лице шотландца вдруг снова появилась неопределенная улыбка, о которой невозможно было сказать, чего там было больше: иронии или лицемерия, но которую ни Мари, ни Луиза, ни Жюли еще ни разу не видели на лице галантного шевалье после его возвращения. Может, если бы они были предупреждены, если бы придавали этому большое значение, то заметили бы эту черту, но как могли они догадаться о том, что в словах этого тонкого, превосходного дипломата было правдой, а что игрой и притворством?
Так как он не отвечал и отвернул лицо, она настойчиво повторила, вдруг охваченная беспокойством:
— Но кто же, кто? Кто, по-вашему, мог следить за нами? И кому это нужно?
— Именно это я и хотел бы узнать, — сказал он, приподнимаясь. — Да, мне хотелось бы знать человека, живущего под этой крышей, который следит за нами. Без всякого сомнения, Луиза, у нас есть скрытые враги. Но какие у них намерения? Чего они от нас хотят? Этого я не знаю. Возможно, вы, Луиза, поможете мне выяснить это.
Она резко приподнялась, потом села, глядя на него:
— Не знаю, что и подумать обо всем этом.
В Горном замке, насколько она знала, у нее не было врагов. Мари горячо любила ее. Да и на Жюли она никогда не могла пожаловаться и была ею довольна. Негритянки преданно служили ей, были любезны, иногда просто безразличны. Нет, она не знала, кто бы это мог быть.
Реджинальд зашагал по комнате. На самом деле Демарец, которого он увидел лишь на мгновение, вызвал в нем непонятное чувство тревоги, усиливающееся от того, что это могло стать лишним препятствием к осуществлению его планов.
Кем был для него Демарец? Никем! Завтра он встретит его во дворе дома, и эта скотина сам не обрадуется встрече. Он у него еще попляшет так, что впредь неповадно будет подслушивать у дверей! Однако он не забывал о том, что, несмотря на тщательно разработанный план, малейшее препятствие, любой упущенный из виду пустяк мог разрушить все, что он задумал.
— Почему вы мне не отвечаете? — спросила Луиза. — Я догадываюсь, что что-то произошло, поэтому вы не смогли прийти пораньше. Почему бы вам не признаться откровенно в том, что произошло?
— Потому что я и сам еще ни в чем не уверен, — ответил он.
Они снова помолчали. Когда он убедился, что она взволнована не меньше, чем он, что острота, которую он хотел придать будущему наслаждению, заставив ее ждать, достигла нужной точки, он добавил:
— Когда я выходил из своей комнаты, я заметил тень неизвестного человека, быстро спускающегося по лестнице на первый этаж. Было так темно, что я не смог разглядеть, кто это, но мне кажется, что это мужчина. Совершенно очевидно, что за мной какое-то время наблюдали. Могу поклясться, что этот тип долго подслушивал у двери. Может, он хотел застать нас врасплох, предположив, что вы пришли ко мне? А может, его заинтересовало содержимое моих чемоданов? Во всяком случае, он свое получит, я поклялся, что разыщу его и отучу навсегда проявлять ко мне ненужное любопытство.
— Может, это был Демарец? — невольно предположила Луиза.
— Слуга? — переспросил он, сделав вид, что очень удивлен. — Боже мой! Демарец! А что он может иметь против меня? И главное, зачем ему за мной следить?
— Не знаю. Однако он мне не нравится. Вы видели его плутовское лицо? Его бегающие глаза? Я не могу смотреть на него без отвращения. Он имеет привычку с таким бесстыдством разглядывать вас, что начинает казаться, будто вы совершили какой-нибудь смертный грех. Грех, в котором нельзя даже раскаяться.
— Во всяком случае, — воскликнул он, разражаясь смехом, в котором чувствовались смелость и одновременно лицемерие, по которому Луиза, не будь она столь наивным существом, могла бы догадаться, как Реджинальд ненавидел генерала, когда тот был еще жив, — не столь важно Демарец это или другой, не так ли? Мы же не настолько наивны, как эти чернокожие, чтобы поверить в то, что это была душа усопшего генерала, спускающаяся по лестнице!
Луиза вздрогнула. Было так душно, что эта дрожь никак не могла быть от холода, а в эту тропическую ночь, несмотря на легкую ночную рубашку, она не могла бы замерзнуть.