Большая охота на акул
Шрифт:
В такой же вот день давным-давно я напевал себе под нос на мосту в Луисвилле, Кентукки, в старом «шеви» с тремя-четырьмя славными парнями, которые работали со мной на фабрике мебели в Джефферсонвилле, Индиана. Шины шипели на мокром асфальте, дворники метались взад-вперед на утреннем дожде, а мы с пакетами ланча подпевали кантри из радио, когда кто-то вдруг сказал:
– Господи Иисусе, мы что, в такой день работать будем? Да мы, наверно, совсем рехнулись. В такой день надо валяться с хорошей бабой в теплой постели, и пусть по жестяной крыше барабанит
«Дай мне побыть в твоем утре, дай мне побыть в твоей ночи… Дай мне быть рядом, когда я тебе нужен… и сделать все, как надо…»
Эх, неотвязный хонки-тонк… Похоже, меня одолевает тоска по тому сну про жестяную крышу, ливень, про то, как валяешься с телкой, а дверь заперта на большой железный болт, кокон теплой постели, и связь с внешним миром оборвана, кроме как по дешевому – за четырнадцать девяносто пять – радио, которое воет «Чую крысу» и «Дикая сторона жизни».
Погода нелетная. И Национальный, и Даллас «закрыты до полудня». И все равно я хватаю трубку и требую сделать мне билет в Колорадо. Плевать на погоду…
Женщина, взявшая трубку «Юнайтед эйрлайнс», пообещала «улучшение погоды» после полудня и, мол, на рейс 16:40 на Денвер уйма мест.
– Чудесно, – отозвался я. – Но мне нужно место первого класса в салоне для курящих.
– Посмотрю, что можно сделать, – сказала она и пару минут спустя вернулась с дурными новостями: – В курящем все места заняты, сэр, но если для вас не так важно…
– Так важно. Я должен курить. Я на этом настаиваю. Она проверила еще раз, на сей раз с лучшим результатом.
– Думаю, мы откроем вам место, сэр. На какую фамилию?
– Нейдер, – сказал я. – Р. Нейдер.
– Как она пишется?
Я произнес по буквам, поставил будильник на два и заснул на диване во все тех же мокрых плавках. После двух месяцев Процесса об Импичменте Никсона нервы у меня были на пределе от постоянных пререканий, раздраженной враждебности бесполезных брифингов для прессы по утрам в Белом доме и долгих потных дней бесцельного брожения по коридорам офисного здания Рейберна на Капитолийском холме в ожидании крупиц мудрости от любых двух-трех из тех тридцати восьми незадачливых конгрессменов в судебной комиссии, кто заслушивал показания по маловероятному импичменту Ричарда Никсона.
Жутковатый вышел спектакль: вся империя Никсона, еще два года назад казавшаяся неуязвимой, прямо у нас на глазах разваливалась под собственным гнилым весом. Нельзя отрицать, что это сенсация огромного и исторического масштаба, но освещать ее изо дня в день было настолько унизительно скучно, что трудно было сосредоточиться на том, что происходило на самом деле. Это была сенсация не для журналистов, а для юристов.
* * *
На самолет я так и не попал. Около полудня меня вырвали из сна уханье в дверь и голос, который орал:
– Просыпайся, черт побери, весь город на ушах, сукин сын сломался, он уходит.
«Нет! – подумал я. – Только не сейчас. Я слишком слаб, мне не справиться».
Из-за гребаных слухов я
Ревущий голос за дверью принадлежал Крейгу Веттеру, тоже автору Rolling Stone, который вот уже две недели старался связаться со священником Никсона. Но и со священником теперь было покончено, и город сходил с ума. Один репортер Washington Post сказал, что никогда не видел такой лихорадки в отделе новостей, даже когда убили Джона Кеннеди, даже во время кризиса с кубинскими ракетами. На Капитолийском холме преобладали слухи, что Никсон то ли выступил перед полной сессией Конгресса в 16:30, то ли готовится выступить с последним заявлением в 19:00 по всем трем телеканалам. Но звонок в пресс-отдел Белого дома прикончил оба слуха, хотя в газету сбежались репортеры, принесшие третий, совершенно иной: то ли Зиглер, то ли сам Никсон сейчас спустятся ради какого-то заявления.
Шесть звонков выдали по меньшей мере еще шесть невероятных слухов. Каждый коммутатор в городе, хотя бы как-то связанный с журналистикой или политикой, был наглухо занят и бесполезен. Позже вечером был занят даже главный коммутатор Белого дома, даже личные секретари из-за хаоса сняли трубки.
Около 13:30 в среду я наконец дозвонился Марти Нолану в пресс-центр Белого дома. Мы сравнили слухи и довольно быстро с ними расправились.
– Ерунда все это, – сказал Нолан, – нас просто водят за нос. Ничего серьезного он не сделает. А мы все – из-за крошечного шанса, вдруг он что-то придумает, не решаемся покинуть гребаный каземат.
Я сам едва удержался от поездки туда, но, договорившись с Ноланом и еще шестью людьми на стратегических позициях в разных частях города, что они позвонят мне, как только начнет происходить что-нибудь интересное, решил, что лучше всего будет оттащить оба телевизора и радио на столик у бассейна и попросить все звонки переключать на телефон спасателя. Это оказалось наилучшим выходом: мы с Веттером создали довольно эффективный коммуникационный пост и следующие сорок восемь часов могли следить за безумием, не отходя от бассейна.
Зыбучий прилив накатывает на пляж
в Сан-Клементе… Зиглер везет известие
Боссу… Генерал Хейг и мешок
десятипенсовиков… Священник-сибарит
и полоумный раввин… Опять разговоры
о «выборе самоубийства»…
М-да… чертова история позади. Она закончилась после полудня в четверг со всей элегантностью и смыслом бутылки колы, выброшенной с площадки третьего этажа пожарной лестницы на Боуэри: разбилась о тротуар и до чертиков напугала всех кругом – от тех, кого изрезало осколками стекла, до роя «невинных зевак», которые так и не поняли, что стряслось.