Большая охота на акул

Томпсон Хантер С.

Итак, памятуя о потребности в сне, который накроет очень быстро, давайте вернемся к двум основным соображениям: 1) необходимо действительно предать Никсона суду, чтобы понять нашу реальность в том смысле, в каком Нюрнбергский процесс вынудил Германию взглянуть на себя саму, и 2) жизненно необходимо заполнить вакуум, который оставит импичмент Никсона, и дыру, которая раззявится в 1976-м.

Rolling Stone, № 164, 4 июля, 1974

СТРАХ И ОТВРАЩЕНИЕ В ЛИМБО: ДЕРЬМО НЕ ТОНЕТ

«…Не успел я сделать какие-либо выводы, мне пришло в голову, что мои слова или мое молчание, вообще любой мой поступок будут тщетны. Какая разница, что

кто-то знает или не хочет знать ? Какая разница, кто стоит во главе?Иногда приходят такие озарения. Существо этого дела скрыто в глубинах, мне не подвластных, и вмешаться в происходящее не в моих силах».

Джозеф Конрад. Сердце тьмы

М-да… Это будет не просто. Лысый качок из рекламного ролика «Mister Ocean» 69-го сделал то, что рискнул бы предсказать лишь самый циничный и параноидальный диссидент, когда-либо имевший дело с национальной политикой.

Если бы я прислушался к внутреннему голосу, то забросил бы пишмашку в «вольво» и, поехав к дому ближайшего политика, любого политика, швырнул бы ее ему в окно, в приступе идиотской ярости выкурил бы его из норы, а после полил бы слезоточивым газом и прогнал по главной улице Аспена с колокольчиком на шее и синяками по всему телу от разрядов высоковольтного шокера для скота.

Но старость то ли смягчила меня, то ли сломила мой дух настолько, что такого я, скорее всего, не сделаю, во всяком случае, сегодня, потому что неуклюжий простофиля в Белом доме только что вогнал меня в глубочайшую и отвратительнейшую депрессию.

Часов через пять после того, как по моджо-тайпу я отослал последний вариант обширной статьи про «кончину» Ричарда Никсона в хладную пасть наборного станка в Сан-Франциско, Джеральд Форд собрал в Вашингтоне пресс-конференцию, чтобы объявить, мол, только что даровал «полную, безусловную и абсолютную» президентскую амнистию всем до единого преступлениям, которые Ричард Никсон мог или не мог совершить за пять с половиной лет на высочайшем посту.

Форд выступил со своим решением без малейшего предупреждения в 10:40 мирным воскресным утром в Вашингтоне, выйдя с церковной службы с такой непреодолимой потребностью сеять милосердие, что поспешил в Белый дом (короткая пробежка через парк Лафайет) и собрал усталую, как водится по воскресеньям, усеченную бригаду корреспондентов и операторов, чтобы сообщить им (любопытно, голосом зомби), что не может более выносить мысли, что бывший президент Никсон, обезумевший от чувства вины, терзается в одиночестве где-то на пляже в Сан-Клементе, и что теперь совесть вынуждает его покончить и со страданием Никсона, и с всенародным страхом, который он вызвал, издав президентский указ такого головокружительного масштаба, что он раз и навсегда сотрет из памяти страны яд Уотергейта.

Так, во всяком случае, показалась мне, когда воскресным утром меня вырвал из глубокой комы отчаянный телефонный звонок Дика Така.

– Форд помиловал гада! – орал он. – Я ведь тебя предупреждал, да? Я дважды его похоронил, а он оба раза возвращался. А теперь он сделал это снова и прохлаждается на каком-нибудь поле для гольфа в Палм-Дезэт.

С тяжелым стоном я рухнул на кровать. «Только не это, – подумал я. – Я ослышался». На первой своей конференции в Белом доме Форд из кожи вон лез, лишь бы произвести впечатление и на вашингтонскую прессу, и на аудиторию национального телевидения тщательно продуманным отказом как-либо вмешиваться в отправление прокурором по особым делам Леоном Яворски его юридических обязанностей, а именно, исходя из улик, «возбудить процесс против любого и каждого лица». В контексте заданного вопроса ответ Форда широко истолковывали как сигнал Яворски, что к бывшему президенту особого отношения не требуется. Такая трактовка также укладывалась в ответ Форда на вопрос,

заданный на слушании в ходе ратификации его кандидатуры в сенате несколькими месяцами ранее. Когда его спросили, сможет ли назначенный вице-президент помиловать назначившего его президента, если тот будет снят с поста по обвинению в уголовных преступлениях, Форд ответил: «Сомневаюсь, что общество это потерпит».

Я вспомнил слова Форда, так как сомневался, что правильно расслышал Дика Така, да и вообще слышал ли я его. Поднеся правую руку к глазам, я старался вспомнить, не съел ли на ночь чего-нибудь галлюциногенного. Если да, моя рука покажется прозрачной и я сумею ясно разглядеть все косточки и сосудики.

Но рука прозрачной не была. На мой новый стон из кухни прибежала Сэнди, чтобы узнать, что случилась.

– Дик Так только что звонил? – спросил я. Сэнди кивнула.

– Ага. Чуть ли не в истерике бился. Форд только что даровал Никсону полное помилование.

Я рывком сел, шаря вокруг себя, что бы разбить.

– Нет! – взревел я. – Невозможно!

– А вот и да. Я по радио слышала.

Я снова уставился на руки, чувствуя, как в груди собирается гнев, а в горле крик.

– Глупая лживая сволочь! Господи! Кто только голосует за вероломных подлецов! Даже тупицам нельзя верить! Только посмотри на Форда! Он слишком глуп, чтобы провернуть такую сделку! Черт, да у него лгать ума не хватит!

Сэнди пожала плечами.

– Он и пленки Никсону отдал.

– Срань господня! – Соскочив с кровати, я бросился к телефону. – Какой номер у Гудвина в Вашингтоне? Этот тупоголовый сукин сын из «Ротари» заключил сделку? Может, Дик что-то знает.

Но до Гудвина я дозвонился лишь сутки спустя, и к тому времени у меня была уже гигантская схема с датами, фамилиями и личными контактами, и всех их связывал прямо и крест-накрест лабиринт линий и стрелок. Три фамилии связей имели много больше других: Лэйрд, Киссиндждер и Рокфеллер. Я ночь напролет лихорадочно работал над схемой и теперь попросил Гудвина, пусть кто-нибудь в редакции ее перепроверит.

– Ха, – отозвался он. – Многие в Вашингтоне сегодня думают так же. Нет сомнений, тут какая-то договоренность, но… – Он помолчал. – Разве срок сдачи не на носу? Господи Иисусе, тебе ни за что не успеть все переделать до…

– Мать божественного мямли… – пробормотал я.

От слов «крайний срок» мои мозги на мгновение перемкнуло. Срок сдачи? Да. Завтра утром, через пятнадцать часов… Почти девяносто процентов моей статьи уже набрано, но красной нитью через нее проходила моя уверенность, что спасти от обвинительного приговора Никсона может только что-то вроде ядерной войны. А дурного в этом доводе было только то, что конструкция была треногая и основывалась, в частности, на предположении, что Джеральд Форд не лгал, раз за разом для протокола повторяя, что даже обсуждать президентскую амнистию для Ричарда Никсона не намерен, «пока не закончится своим чередом легальный юридический процесс».

Вашу ж мать! Повесив трубку, я зашвырнул схему на другой конец комнаты. Гребаный садист снова это провернул! Всего месяц назад он подставил мне ножку, уйдя в отставку под самый срок сдачи номера. У меня едва нервный срыв не случился оттого только, что я так просчитался. А теперь он опять это проделал с гребаной президентской амнистией, оставив мне меньше суток на полное переписывание уже набранной статьи в пятнадцать тысяч слов.

Совершенно невозможно, никакой надежды. Остается только затолкать в моджо-тайп побольше накарябанных в спешке страниц и надеяться на лучшее. Может, когда подойдет крайний срок, у редактора в Сан-Франциско найдется время как-то увязать обе версии. Но наперед никак не узнаешь, поэтому, когда статья выйдет в печать, интересно было бы ее почитать…