Большая охота на акул
Шрифт:
Глядя на выступление Никсона по телевизору на ферме «Сова» с мэром Нью-Йорка Джоном Линдси, конгрессменом от Висконсина Лесом Аспином и бывшим составителем речей Бобби Кеннеди Адамом Волынски, я ждал, что вот-вот услышу отличную цитату из старого доброго Кальвина Кулиджа: «Дело Америки – бизнес».
И только позднее мне пришло в голову, что Никсон не посмел бы к ней прибегнуть, ведь со времен Герберта Гувера ни одного президента не вынуждали оправдывать столь разрушительный вред для национальной экономики, какой силится объяснить сегодня Никсон. И у Гувера хотя бы было оправдание, что он «унаследовал чужие проблемы», но Никсону такого не дано, потому что сейчас он на пятом году своего президентства, и когда он выходит отчитываться на телевидение, то делает это перед пятидесяти-шестидесяти
Далеко не идеальная аудитория для президента на втором сроке, только-только одержавшем головокружительную победу, которому теперь приходится двадцать девять минут нести околесицу про гадких придир в Конгрессе, старых добрых американских традициях и «давайте вернемся к делу».
Вот уж точно. Это первое, в чем мы с Ричардом Никсоном сошлись в плане политики, и речь сейчас идет уже не об идеологии, а о простой компетентности. С телеэкранов на нас глядит человек, который после двадцати четырех лет лихорадочных стараний наконец стал президентом Соединенных Штатов, с личным окладом двести тысяч баксов в год и неограниченным возмещением расходов, включая флотилию личных вертолетов, реактивные самолеты, бронированные автомобили, личные особняки и поместья на обоих побережьях и контроль над бюджетом, который и не снился царю Мидасу… Человек, которому дали пять лет полной свободы применять эту власть как пожелает. А что может предъявить этот тупой ублюдок? Угробленную национальную экономику, катастрофическое поражение в войне, которую мы могли бы закончить четыре года назад на гораздо лучших условиях, чем те, о которых он договорился, и лично подобранную администрацию, которую он сформировал за пять лет отбора, чье совместное уголовное досье будет еще сто лет изумлять студентов, изучающих историю Америки. Лично выбранный Никсоном вице-президент вот-вот получит срок за вымогательство и взятки. Его бывший глава предвыборной кампании и бывший министр торговли, он же личный сборщик пожертвований, уже получили срок за лжесвидетельство. Два ведущих менеджера его предвыборной кампании уже приговорены за препятствие отправлению правосудия. Советник Белого дома на пути в тюрьму по обвинению в стольких уголовных правонарушениях, что здесь не хватит места перечислить, а разбирательства еще не закончены…
Сенатор Толмедж: «Так вот, если президент мог санкционировать тайный взлом и вы не знаете точно, на что распространялись эти санкции, как, по-вашему, они могли включать убийство ?»
Джон Эрлихман: «Яне знаю, где провести черту, сенатор».
Теперь, когда первая фаза более-менее завершена, одно стало безошибочно ясно, а именно что никто в никсоновском Белом доме не готов «провести черту», где угодно, кроме перевыборов президента в 1972-м. Даже Джон Митчелл, чья репутация суперушлого юриста оказалась не в ладах с «законом Питера», едва он стал генеральным прокурором при Никсоне, вышел из себя в перепалке с сенатором Толмеджем на Уотергейтских слушаниях и сказал на глазах у всего мира, что считает перевыборы Никсона в 72-м «настолько важными», что они перевешивают все прочие соображения.
Это стало классическим подтверждением святости «отношений клиента с адвокатом» – или, во всяком случае, извращенной смеси их и отношений между директором рекламного агентства и клиентом, желающим продать свой продукт. Но когда Митчелл произнес эти слова в зале слушаний, потеряв контроль ровно настолько, чтобы фатально перепутать «обязанности исполнительной власти» с «привилегиями исполнительной власти», мы не ошибемся, предположив, что он знал, что уже обречен. Его уже привлекали к суду за лжесвидетельство по делу Веско, и, скорее всего, его привлечет к суду Арчибальд Кокс, а предыдущие показания Джона Дина совершенно ясно дали понять, что Никсон готов бросить Джона Митчелла волкам, лишь бы спасти собственную задницу.
Эту зловещую истину быстро подкрепили показания Джона Эрлихмана и Гарри «Боба» Хальдемана, и такой откат дал понять остальным
Это не совсем та черта, которую Митчелл с Эрлихманом отказались признать по телевидению, но для судьбы президентства Ричарда Никсона она в конечном итоге окажется гораздо значительнее. И учитывая давние личные отношения Митчелла с Никсоном, трудно поверить, что он не понимал своей роли в «новой стратегии» задолго до того, как приехал из Нью-Йорка в Вашингтон на лимузине с шофером, чтобы занять место в кресле свидетеля.
Все признаки налицо. Во-первых, это Хальдеман и Эрлихман с молчаливого согласия Никсона потеснили Митчелла с его роли «номер один» в Белом доме. Джон Митчелл, до своего ухода в политику юрист-миллионер с Уолл-стрит, более других несет ответственность за «долгое возвращение», в результате которого Никсон очутился в 68-м в Белом доме. Именно Митчелл спас Никсона из забвения в середине шестидесятых, когда Никсон подался на Восток, чтобы самому стать юристом на Уолл-стрит, проиграв президентские выборы Джону Кеннеди в 1960-м, а после губернаторство в Калифорнии Пэту Брауну в 62-м – унизительное поражение, закончившееся его фразой «Вам больше не пинать Дика Никсона» на традиционной пресс-конференции неудачника.
* * *
«Переизбрание мистера Никсона, за которым так быстро последовали уотергейтские разоблачения, заставили страну внимательнее приглядеться к сущности нашего избирательного процесса…»
«Разоблачение причастности Белого дома стало возможным главным образом благодаря череде случайных событий, многие из которых маловероятны в ином политическом контексте. Без этих событий сокрытие фактов могло бы продолжаться до бесконечности, даже если бы какая-нибудь демократическая администрация упорно докапывалась до истины…
Ввиду Уотергейта возможна более честная и основательная реформа выборов, чем та, к какой могла бы подвигнуть успешная президентская кампания, на такой реформе настаивавшая. Подозреваю, что, узнав про прошлые злоупотребления, будущие избиратели будут настаивать на полных и открытых дебатах между кандидатами и на частых беспощадных пресс-конференциях для всех кандидатов, особенно для будущего президента.
И подозреваю, что Конгресс отреагирует на факт Уотергейта законопроектом, который гарантирует, что ничего подобного впредь не произойдет. Сегодня шансы на дальнейшие ограничения частного финансирования кампаний, полное обнародование личного финансового положения кандидатов и государственного финансирования всех федеральных кампаний представляются мне большими, чем когда-либо, – и даже лучше, чем если бы новая демократическая администрация потребовала бы таких мер в начале 1973-го. Мы призывали к ним в 1972-м, но понадобились безоговорочная победа Никсона и Уотергейтский скандал, чтобы вывести их во главу угла.
Я считаю, что боль поражения в 1972-м обернулась большим благом. Мы доказали, что кампанию возможно финансировать честно. Мы заново подтвердили, что кампания может быть открытой в формах своего проведения и порядочной в своих мотивах. Мы отрыли демократическую партию людям, а не только политикам. И, возможно, проиграв, мы завоевали величайшую победу из всех: теперь американцы гораздо лучше, чем мог бы сподвигнуть их новый президент, понимают, что ценного в наших принципах и что необходимо сделать, чтобы их сохранить. Сейчас страна видит себя через призму Уотергейта и победы Никсона; наконец-то мы отчетливо видим через стекло.
Благодаря всему этому, возможно, к 1976 году, двухсотлетнему юбилею США, наступит истинное возрождение патриотизма. Мы будем не только помнить наши идеалы, но и жить, сообразуясь с ними. Демократия вновь станет нашим убеждением, а не просто определением, какое мы применяем к самим себе. И если кампания Макговерна даже в поражении способствовала этой надежде, то, как я сказал в вечер выборов в прошлом ноябре: «Каждая минута, и каждый час, и каждое выматывающее усилие… стоило всех жертв».
Джордж Макговерн. Washington Post,