Большая расплата
Шрифт:
— Нет, она не была таковой, — просто ответил месье Беливо. — Ни она, ни мальчики. Они были обычными детьми. Запомнилось то, что с ними произошло. Все трое погибли в один день. В битве на Сомме. Дед рассказывал, что долго слышал её плачь, уже годы спустя. Да просто ветер в соснах, говорила ему моя бабушка. Но он уверял, что это она плачет.
Рейн-Мари посмотрела на Армана. Они так часто слышали этот плачь, раздающийся из леса.
— Почему вы раньше нам обо всём не рассказали? — спросила Хуэйфэнь.
— Потому
— Откуда он вообще взялся? — поинтересовался Габри.
— После гибели своих детей Мари Валуа перебралась жить в Стропила-для-Кровли, — сказал Жак. — Там и умерла сразу после войны.
— От испанского гриппа, вероятно, — предположила Мирна. — Судя по надписи на камне. В 1919 грипп расправился с миллионами.
— Зачем она уехала из Трёх Сосен? — спросил Габри.
— Ты никогда не был матерью, — сказала Рейн-Мари.
— Да был он матерью… — начала было Рут.
— Ой, — сказал Жан-Ги, держащий болтавшего ножками Оноре. — Не при ребенке.
— Она не уезжала, — сказал месье Беливо, и все повернулись к нему.
— Pardon? — вымолвила Клара.
— Мадам Валуа. Она не покидала Трёх Сосен. Так или иначе, такого намерения у неё не было — уехать навсегда. Она продолжала арендовать дом у моего деда.
— А как же Стропила-для-Кровли? — спросил Оливье, не зная, как правильно сформулировать вопрос.
— Ей нужно было куда-то деться, — сказал месье Беливо. — Но только на какое-то время. Думаю, тут ей было слишком тяжело. Но она планировала вернуться. Тут был её дом. Большинство своих вещей она оставила здесь.
— Включая это, — Мирна показала на старую карту, развернутую на столе.
— Но если всех сыновей убили, как карта вернулась к их матери? — спросила Клара.
— Она не возвращалась, — сказал Арман. — Карта никогда не покидала этих мест. Её сделали, когда мальчики пропали без вести. И перед тем, как она перебралась в Стропила-для-Кровли. На всякий случай.
— На всякий случай? — переспросил Жак.
— На случай, если они не погибли, — объяснила Рейн-Мари.
— Эта деревня — один сплошной полигон для ориентирования, — сказал Жан-Ги. — Карта, витражное окно, роза-компас.
— Она сделала каждому из троих по карте, чтобы они взяли их с собой, — сказал Арман. — Для того, чтобы они отыскали путь домой, а потом она сделала ещё одну, чтобы они смогли отыскать её.
— Имеете в виду, что она заказала карты? — уточнила Хуэйфэнь. — Их на самом деле изготовил Энтони Тюркотт. У человека из управления по топонимике в этом сомнения нет. Это, должно быть, её отец, или, может, брат. Или дядя.
— Нет, — сказал Гамаш. — Я имел в виду, что она изготовила карты.
Кадеты
— Мари Валуа и была Энтони Тюркоттом, — сказал Гамаш. — Она использовала девичью фамилию, когда стала делать карты.
— Не понимаю, — созналась Хуэйфэнь.
— Счастливая, что не понимаешь, — заметила Мирна. Уж ей-то всё было понятно. — Дело в том, что ещё сто лет назад не поощрялось, когда женщина работала, и уж точно осуждалось, когда женщина имела профессию.
— Поэтому женщины часто брали мужские имена, — сказала Клара. — Так поступали художницы. Писательницы и поэтессы часто брали мужские имена. Она, скорее всего, выучилась делать карты, наблюдая за работой мужа, а потом оказалось, что она делает карты лучше, чем он.
— Не первая из жен, преуспевшая в мужниной профессии, но вынужденная это скрывать, — сказала Мирна. — А мужчины часто присваивали результаты труда своих жен.
Хуэйфэнь выглядела озадаченной. Для неё всё звучало невероятно. Какой-то каменный век.
— То есть, вы хотите сказать, что все эти карты… -сказала она.
— Изготовлены Мари Валуа, — сказал Гамаш. — Oui.
Амелия кивнула.
— Месье Топоним сказал, что никто никогда не видел Энтони Тюркотта. Общались с ним посредством почты. Никто бы не узнал.
— Как грустно, — сказала Рейн-Мари, — что после нанесения на карту и присвоения названия всем этим городкам и деревушкам, Мари Валуа в конце обрела и собственное имя. Но не в честь своего картографического таланта. А в честь невыносимости собственного горя.
— Notre-Dame-de-Doleur, — произнес Арман.
Он посмотрел на фото женщины сельского вида, улыбавшейся и обнимавшей своих долговязых сыновей.
— Но, приняв за истину ваш рассказ, — вклинился Оливье, — я всё равно не понимаю, зачем она стёрла Три Сосны со всех карт Квебека?
Рейн-Мари достала древнее пожелтевшее фото, старее чем то, что лежало на столе.
Все склонились над ним и увидели трех смеющихся ребятишек, перепачканных в грязи, ноги в сапогах упираются в лопаты. А перед ними саженцы.
— Они сажали деревья, — прошептал Габри. Он не намеревался шептать, так вышло само собой.
— Предыдущие сосны вырвало бурей, — сказал месье Беливо. — Две опрокинуло, ещё одна была сильно повреждена. Прапрадед Жиля Сандона спилил её. Из них сделали пол в бистро и книжную лавку. Деревня казалась опустошенной этой потерей, рассказывал мне дед. Но однажды утром они проснулись и увидели вот эти молодые деревца. Они так и не узнали, кто их посадил.
Он и все за ним обернулись в сторону деревенского луга, в сторону трёх сосен. Крепких и стройных. Продолжающих расти.