Большая родня
Шрифт:
«Югина!»
И вдруг Дмитрий, как в полусне, слышит, что непокорная и властная сила охватывает все его тело, стремительно сносит какие-то последние преграды, и он не может остановить ее, как не может дощатая запруда остановить наводнение.
Не чуя под ногами кустов, он идет опушкой к срубу, не спускает глаз с мерцающего кустика далекого огня.
«Эге, девушка, не разминуться с тобой, — сами шепчут уста, шершавые и пересохшие. — Не разминуться».
Отягченный упрямством и той неистовой силой, которая останавливает дыхание и сердце, он еще делает последнее усилие овладеть собой, но уже ясно ощущает, понимает, что не может преодолеть решительного и трудного чувства.
После той незабываемой ночи все окружающее отошло от него. Отяжелевший и тревожный, с каждым часом сильнее чувствовал, как его тянет пойти прямо к Бондаревне.
Нет, он не перейдет дорогу своему другу! Да и разве не видно, что девушка любит Григория. А другой голос уверенно твердил: «Пойдешь. Теперь имеешь право».
В праздники никуда не выходил, лежал навзничь в саду или старался читать книгу и с неудовольствием ловил на себе любопытные, неспокойные взгляды матери. Одним движением бровей, сжатыми губами давал понять, чтобы его ни о чем не спрашивала, и она молчала, задумчивая, печальная.
В воскресенье прибежал Варивон, и дом вдруг ожил, загудел, словно в него ввалилась свадьба.
— Вы живы, здоровы ли? Тетя Евдокия, чего это Дмитрий как сыч нахохлился? На дождь может? Ох, и надо дождя! Хмурься, хмурься, Дмитрий, может, что и получится. Наш соз уже немного пшеницы посеял. А тут сушь такая.
Недовольно оторвался от газеты.
— Горе мое! — всплеснул руками Варивон. — Посмотрел — как золотой подарил. От такого взгляда боюсь, чтобы сглаз не напал.
Когда Евдокия вышла во двор, он начал выплясывать какой-то чудной танец, каждый раз стараясь зацепить локтем Дмитрия, изображая знакомых парней и девчат, как они важно держатся при родителях, смелеют на танцах и лучше всего чувствуют себя вечером, когда месяц за тучи заходит.
— Где это ты Григория подевал сегодня? — посмотрел в янтарные глаза Варивону.
— С Григорием у меня кувшин треснул, — вдруг стал серьезнее.
— Почему?
— Почему? — Сел на угол топчана и заброшенные руки сплел на шее. Вдруг сердито отрезал: — Связался черт с Федорой. От Югины идет, а к ней заходит. Ну его к чертовой матери! Я думаю так: нет любви — ходи хоть к пеньку, есть любовь — держись по чести. Так я говорю? — Скуластое лицо парня стало суровее, похорошело будто, исчезли насмешливые искорки в глазах.
— Может, то вранье? — нетерпеливо ждал ответа.
— Где там! Сам видел. Теперь с ним и через порог к Бондарям не ступлю. Я у Рябка глазами не одалживался.
— А со мной пойдешь? — решительно подошел к Варивону. И положил руку на его широкие округлые плечи.
— С тобой? — удивился парень. — Ты не эт самое сегодня? — ударил себя средним пальцем по шее.
— Нет, не эт самое! Поведешь? — нажал рукой на плечо.
— Вот так да! — совсем растерялся Варивон, отстраняя тяжелые руки Дмитрия от плеч. — Ты скажи, какой тебя овод укусил сегодня?
— Скажу, — остановился, трудно подбирая слова. — Присматривался к Югине, понравилась сильно. Если она такая, как мне кажется, — сразу бы старост заслал. Только тебе такое говорю, мать ничего не знает. Где-то заикнешься — голову оторву.
— Ну, ну, полегче немного, — охватил шею руками. — Без головы, значит, мне фуражку неудобно будет носить.
— Удобно или нет — меня не касается. Так что держи язык за зубами.
— Чтобы не есть борщ с грибами, — досказал Варивон, быстро размышляя, что Дмитрий незаурядный жених да и не одна рюмка перепадет от него. Тем не менее еще верил и не верил. Только подумать: за несколько лет ни одной девке слова не сказал, а теперь ринулся, как медведь на пасеку.
«Все они такие черти скрытные. Молчит, молчит, а потом сразу же в ад полезет. Славный женишок». — Засмотрелся на возбужденное лицо Дмитрия.
— Поведешь?
— Это дорога далекая. Чего-то, значит, ноги болят, — притворно вздохнул Варивон.
— Знаю, чего они у тебя болят, пьяница несчастный. — Улыбаясь, достал с полки для посуды бутылку.
— Прямо тебе, Дмитрий, только фершалом быть. Сразу чувствую, боль как рукой сняло, — поморщился, занюхивая корочкой хлеба. — И что оно за знак? Ведь вода — и больше ничего, а всякую болезнь из тела выгоняет. Кажется, на дне в бутылке блестит немного?
— Иди к черту! Гляди, чтобы твои ноги онишником [32] не полечил — давно он ревма ревет по тебе.
— А знаешь, Дмитрий, — вдруг стал серьезнее парень. — Выбор твой, хвалить не хочу, ой, важный, хороший выбор. Югина — это, значит девушка, — поднял вверх палец.
— Так и мне кажется, — помрачнел Дмитрий. — Только выйдет ли что из этого?
— Должно выйти! — уверенно сказал Варивон. — А впрочем, как говорят: догнал не догнал, а погнаться можно.
— Знаменитая поговорка, только не на меня скроена. — Порывисто открыл сундук и начал одеваться в праздничную одежду.
32
Онишник — рогач, инвентарная принадлежность русской печи, которой засаживают и высаживают казаны.
— Куда вы собрались? — появилась на пороге мать.
— Вашего красавца сватать веду, — улыбнулся Варивон и поймал на себе такой взгляд Дмитрия, что сразу сник и объяснил матери: — Пройдемся немного по селу.
— Давно бы уж пора, — согласилась.
Она видела непривычную поспешность в движениях сына и глазами хотела спросить об этом Варивона. Но тот, чувствуя ее немой вопрос, только предупредительно покосился на Дмитрия и с преувеличенным упорством начал говорить о разных новостях.
— Вот Созоненко воротился из города и аж чуб на себе рвет. Пропал его пай на дубильне. Думал, значит, торгаш весь век на гнилых шкурах богатеть, надеялся, что нэпу края не будет. Но вот и треснула сумка с торгашескими червонцами. Государство закрыло их гнилую лавочку. Значит, еще на один лишай внутреннего капитализма меньше стало.
— Так им и надо, — отозвалась Евдокия. — Людей обманывали — одно, а второе — весь город тяжелым духом отравили. Прямо возле речки пройти нельзя было.
— Теперь там завод должны строить.