Большая телега

Фрай Макс

Но я не мог все время петь, тем более на улице, да еще на ходу. Дыхание сбивается, прохожие снисходительно ухмыляются, меня такое пристальное внимание всегда бесило, а уж сегодня и подавно. В конце концов я пришел сюда, мне понравились разноцветные стеклянные шары на столах, я решил: неплохое место, чтобы как следует напиться, но из этого ничего не вышло. Обычно я довольно быстро пьянею, но не сегодня. Только не сегодня. А потом я услышал, как вы ответили по-немецки на телефонный звонок, и, сами видите, вцепился в вас мертвой хваткой, в надежде, что вы меня выслушаете, потому что такие истории надо рассказывать

только на языке детства, но не маме же звонить, в самом деле, а больше вроде бы некому, все мои нынешние близкие люди немецкий в лучшем случае в школе учили, да и то не факт… Почему вы улыбаетесь?

— Да вот хотя бы потому, — говорю, — что когда-то, давным-давно, тоже учил немецкий язык в школе. Причем еле-еле на тройку вытягивал, ненавидел его в ту пору люто. Откуда мне было знать, что это наиважнейший для меня предмет, единственный, который следует учить на совесть. Потому что однажды мне скажут по-немецки: "Смерти нет", — и хорош я буду, если ничего не пойму.

ν. Alula Borealis. Бриндизи

ξ. Alula Australis. Отранто

ο. Muscida. Энгельхольм

По моим расчетам, море где-то совсем рядом. Я уже минут двадцать иду от станции, а по карте казалось, тут четверть часа быстрым шагом, не больше; ладно, будем считать эту ошибку той самой прорухой, которая на всех время от времени бывает.

Я иду по широкому, почти городскому тротуару, но слева от меня сосновый лес и справа сосновый лес. Сквозь позолоченные солнцем стволы просвечивают крыши жилых домов, а между сосен по бархатным песчаным тропинкам, отмеченным знаками, запрещающими передвижение на велосипедах и лошадях, снуют симпатичные пенсионеры с собаками и без. И правильно делают, Энгельхольм — отличное место, чтобы встретить старость, кто бы спорил.

Впереди как раз идет такая парочка: высокий седой мужчина с белой болонкой и высокая седая женщина с черной болонкой, оба стройные, статные, загорелые — не до черноты, конечно, до цвета темного янтаря. Обгоняю их и, не удержавшись от искушения, оборачиваюсь — боже, какие же здесь красивые старики, все как на подбор, а эти двое выделяются даже на общем фоне. Хороши — дух захватывает.

Мужчина не обратил на меня внимания, зато его спутница заметила мое невольное восхищение и приветливо улыбнулась.

— Скажите, пожалуйста, это дорога к морю?

Я, в общем, и так знаю, что к морю, вряд ли моя карта врет. Спрашиваю просто из вежливости, чтобы ответить на ее улыбку, показать: вот какое доверие вы у меня вызываете, я даже про дорогу к морю спросить не стесняюсь, даром что не говорю по-шведски, да и английские слова путаю от смущения, но это совершенно неважно, ясно же, что вам будет приятно помочь.

— Да, — говорит женщина, — да, конечно, к морю! — Она энергично кивает и улыбается еще шире, видно, что искренне рада за меня — какой толковый иностранец попался, правильной дорогой идет, молодец.

— Спасибо.

Черная болонка внезапно переходит на бодрый галоп, увлекает за собой хозяйку, и та, приветливо помахав мне рукой, скрывается за соснами. Зато белая болонка

принимается обнюхивать ближайший древесный ствол, а ее хозяин останавливается и внезапно берет меня за локоть.

— Извините, вы с кем сейчас разговаривали? Я имею в виду, вы про дорогу к морю у меня спросили?

— Ну, вообще-то, у вашей спутницы, — честно отвечаю я. И на всякий случай, чтобы не обидеть хорошего человека, добавляю: — Но и вам, конечно, спасибо.

— Получается, вы ее видели, — старик качает головой. — Как это удивительно!

Я не вижу тут ничего удивительного, но, на всякий случай, помалкиваю. Мало ли, вдруг я что-то не так понимаю. Все-таки английский у меня в запущенном состоянии, да и к характерному шведскому произношению ухо пока не привыкло.

— Дело в том, что ее нет, — доверительным шепотом сообщает старик. — Йоханна умерла три года назад. Я без нее очень тоскую, все-таки пятьдесят семь лет вместе жили, не шутка. И поэтому все время представляю, что она по-прежнему со мной. Гремит посудой на кухне, сидит в кресле на веранде, а когда я гуляю, она идет рядом. И постепенно мне стало казаться, что я ее действительно вижу. Слышу звон посуды и шаги во дворе, а иногда она просит приготовить кофе, и я приношу его на веранду, а через час гляжу — чашка пустая. А когда ложусь спать, левому боку всегда теплее, чем правому, — Йоханна, знаете, всегда ложилась слева, мы так привыкли. И вот сейчас я шел и, как всегда, представлял, будто она идет рядом. Я ее, можно сказать, видел. И вдруг вы тоже увидели. И даже заговорили с ней. Она вам ответила?

— Ну да, — киваю. — Сказала, дорога к морю, все правильно. И убежала вперед, за собакой.

— А собака какая?

— Как у вас, только черная.

— Правильно. Я именно так ее и видел, с черной собакой. Я обещал Йоханне, что мы купим вторую собаку, когда она поправится. И, конечно, представлял, что собака тоже теперь есть… Удивительно, что вы увидели даже собаку. Вы, наверное, очень хороший медиум. Я угадал?

— Не знаю, — говорю. — Может быть. До сих пор не было повода проверять.

— Извините, — виновато улыбается старик. — Я вас напугал? Я не хотел. Просто для меня это очень важно — что вы тоже видели Йоханну с собакой и даже говорили с ней. Может быть, она теперь существует не только в моем воображении? Может быть, она действительно вернулась? Я знаю, что так не бывает, но…

— Все бывает, — говорю я. — Абсолютно все. Просто кое-что — редко и не со всеми. Но это не значит — ни с кем и никогда.

— Как хорошо сказано, — вздыхает старик. — Спасибо вам. Вы подарили мне надежду.

— Не за что. Я тут ни при чем. Все как-то само получилось, — вежливо улыбаюсь я, и он наконец отпускает мой локоть.

— Вы же шли к морю. У вас не так много времени, чтобы тратить его на болтовню. Скоро закат. Ступайте.

Он разворачивается и уходит в противоположном направлении, а я озадаченно гляжу ему вслед. Тоже мне старосветские помещики, черт бы их побрал, думаю я. Развели, понимаешь, призраков былых возлюбленных, пугают бедных бестолковых туристов. Совсем сдурели.

Я нарочно себя накручиваю, неплохо было бы сейчас искренне рассердиться на старика за всю эту белиберду, а то ведь, чего доброго, расплачусь от нежности и сострадания, не совсем то, что требуется беззаботному пляжнику. Мягко говоря.