Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
Северга сидела расслабленно, откинувшись и вытянув к огню ноги – длинные, сильные, в облегающих кожаных штанах и грубых, окованных сталью сапогах. Из-под рукавов куртки волнисто топорщилось пожелтевшее кружево, синие жилы выпукло бугрились под кожей кистей, когти хищно впивались в чарку, которую Северга время от времени подносила ко рту. Что-то злое, хлёсткое проступало в её облике, пронзительное, как зимний ветер, и мрачное, как гулкая глубина колодца. Не такой себе представляла Рамут матушку в своих мечтах и снах, совсем не такой... Она рисовала её себе похожей на тётушку Бенеду. У той лицо было хоть и грозное, но за ним чувствовалась душа – простая и суровая, но открытая, как широкий луг. А здесь... Снаружи – холодный панцирь,
Матушка, казалось, не обращала на Рамут никакого внимания. Ей никто не был нужен – только огонь в камине и хмельное в чарке. Допив всё до капли, она подозвала самого младшего сына Бенеды – гибкого, как ящерка, зеленоглазого Гудмо, который прибежал с ведром и тряпкой, чтобы помыть подоконники:
– Эй, малец... Принеси-ка мне ещё этой настоечки. Разбавляете вы её зря, конечно... Ну да ладно.
– Сейчас, госпожа, – отозвался мальчик и, бросив тряпку, умчался.
К Рамут матушка с этой просьбой не обратилась: «подай-принеси» – это было не для заместительницы хозяйки дома. Впрочем, сама заместительница толком и не знала, что в своей должности делать. Все слова улетели к заснеженным вершинам, оставалось только сидеть в кресле, как истукан. Но Севергу, видимо, молчание не тяготило. Существовала ли для неё Рамут? Или, быть может, она даже не заметила бы её исчезновения? Девочка осторожно сползла с сиденья, намереваясь просочиться за дверь, но ноги ей сковал морозный звон голоса-клинка:
– Стоять.
Даже не видя этих жутких глаз, Рамут ощущала на себе их власть. Её ноги сами замерли на месте, словно влипли в разлитую на полу лужу смолы.
– Кругом.
Незримая сила развернула Рамут за плечи – лицом к креслу, которое она покинула. Застыв в студёной пустоте, она повисшим на ниточке сердцем ждала новых приказов.
– На место, пожалуйста.
Это «пожалуйста» щёлкнуло, точно застёжка, и петля власти соскользнула с шеи девочки. Сползала она с кресла струйкой киселя, а взбиралась обратно ослабевшим раненым зверьком. Тело повиновалось с трудом, словно кто-то вынул пробку, и все силы утекли в землю.
– Коль уж ты за хозяйку, то будь ею.
Слова падали коротко, но весомо, голос Северги звучал ровно и беззлобно. В нём раскинулась бескрайняя зимняя даль. Северга совсем не смотрела на Рамут: Гудмо как раз принёс кувшин с настойкой и блюдце с сырной нарезкой. Ничем, кроме кивка, матушка его не поблагодарила. Наполнив чарку, она одним махом опрокинула её в себя и зажевала тонкий, просвечивающий ломтик сыра. А в груди у Рамут горячо растекалась горькая дурнота осознания своей ошибки, в которую её ткнули носом: исполняя обязанности хозяйки, она не должна была бросать гостью в одиночестве. Вот вернётся тётушка Бенеда – тогда сколько угодно можно прятаться по углам. Но сейчас – ни-ни. Это были тонкости правил приличия, которым её понемногу, исподволь учили, но которые напрочь улетучились из головы, стоило Рамут попасть в мертвящий луч стального взгляда. Тяжёлый ком дурноты пускал свои щупальца по всему телу, а к глазам посылал солёные лучики влаги. Комната поплыла в мокрой пелене.
– Тебе холодно? – Северга, подбрасывая поленья в огонь, заметила трясущиеся на коленях руки Рамут.
Девочка только мотнула головой, боясь постыдным образом разреветься. Матушка подвинула её вместе с креслом поближе к огню, сняла с гвоздя свой плащ и укутала им Рамут, как пледом. На плечи юной навьи словно опустилось снежное бремя горных склонов, пропитанное запахом далёких пожаров, кровавых полей сражения и ещё чего-то такого, чему она не могла дать называния. Тоскливый это был запах, тяжёлый и тревожащий.
– Выпей глоток.
Северга поднесла к её губам свою чарку, и в желудок девочки будто пролился жидкий огонь. Пальцы матушки тут же сунули следом ломтик пахучего сыра, не дав Рамут
– Вот так. Успокойся.
Слова Северга тратила скупо, отпуская только самое необходимое. В пустом животе разлился жар, который заструился по жилам, и слёзы Рамут скоро высохли. Матушка не требовала занимать себя разговором, по-видимому, неплохо себя чувствуя и в обществе выпивки с закуской, но досидеть с нею до обеда Рамут пришлось. От тётушки Бенеды прибежал какой-то чумазый мальчонка, на вид – не старше Рамут и Гудмо:
– Госпожа Бенеда просила передать, чтоб к обеду её не ждали. Она задерживается. Дома будет ближе к ночи.
Квадратный Дуннгар со стройными Ремером и Свиглафом накрывали на стол: чинно расстилали скатерть, выносили блюда, расставляли безупречно чистые приборы, а Рамут всё так же сидела в кресле у почти прогоревшего камина. Северге в отсутствие хозяйки предложили сесть во главе стола – как старшей из присутствующих женщин, но она отказалась:
– Нет уж, я здесь на правах гостьи.
С этими словами она подошла к Рамут. Военный щелчок каблуками отдался гулким эхом и заставил девочку вздрогнуть и выйти из задумчивости: матушка стояла около её кресла, протягивая ей руку.
– Сударыня, извольте занять своё законное место за столом.
Это обращение – «сударыня» и на «вы» – прокатилось волной тоскливого, отчуждённого холода по сердцу. Рамут вложила вмиг озябшие пальцы в тёплую руку Северги и поднялась на одеревеневших от долгого сидения ногах. Проводив её к столу, матушка отодвинула для неё стул и помогла усесться. Было в этой подчёркнутой учтивости что-то насмешливое, хотя лицо Северги оставалось непроницаемым.
На плечи Рамут обрушилась новая тяжесть: замещать хозяйку дома ей предстояло ещё и за столом. А это включало в себя отдачу распоряжений: убрать грязные тарелки, подать чистые, разложить по ним новое блюдо, подать напитки... На первый взгляд – вроде бы, ничего особенного, всё это Рамут наблюдала ежедневно, но сейчас вдруг запуталась. Когда следовало разливать напитки – до блюда или после? Когда распоряжаться насчёт подачи нового угощения – дождавшись, когда все съели предыдущее, или произвольно, как самой заблагорассудится? Девочка лихорадочно вспоминала, как всё это делала тётушка Бенеда, дабы снова не ударить в грязь лицом перед матушкой. Показать себя невоспитанной – что могло быть позорнее? Если у тётушки всё получалось легко и непринуждённо, то Рамут сейчас покраснела от натуги, но всё-таки с горем пополам вспомнила порядок. Дуннгар по доброте душевной пытался ей тихонько подсказывать, но она, напустив на себя чопорный вид, проговорила негромко:
– Благодарю, Дуннгар, я знаю.
Самой ей кусок не лез в горло. Матушка вроде бы смотрела в свою тарелку, а не на неё, но к спине Рамут как будто всё время был приложен холодный меч.
– Дуннгар, – обратилась вдруг Северга к старшему мужу Бенеды, – скажи, Рамут всегда так плохо ест? Она совсем не притронулась к мясу, да и всё прочее едва поклевала.
– Гм, госпожа, Рамут у нас... кхм, травоядная, – с осторожно-вкрадчивым смешком ответил тот. – Ну, то есть, мяса и рыбы она совсем не кушает. Не по нутру ей они. Так... кашку, овощи, хлеб... Ладно ещё хоть, что от молока не отказывается.
– Это скверно. – Северга промокнула губы кусочком лепёшки, съела его, отодвинула свою тарелку. – Наша милая хозяюшка ещё растёт. Кушать ей надобно всего понемногу.
– Ну... такие уж у неё убеждения, уважаемая госпожа, – развёл руками Дуннгар. – Наша супруга, госпожа Бенеда, не велит её насильно мясным кормить. Мол, пусть кушает то, что хочет.
– Наличие убеждений само по себе – не плохо. Но – смотря каких и смотря когда. – Матушка выпила последнюю чарку настойки и пронзила Рамут стальным клинком взора, сейчас уже изрядно затуманенного хмельком. – Сударыня, с вашего позволения, я переберусь на своё место. Устала чуток.