Шрифт:
Annotation
Богданов Сергей
Богданов Сергей
Больше Ничего
Хмурое, сумрачное утро заползло через старую оконную раму в комнату; миновав белые занавески и небольшую фарфоровую котейку, тоже белую, стоящую на белом подоконнике. Вокруг, среди узких стен, еще стоял полумрак, такой, что даже внутренне убранство угадывалось с трудом. В серой полутьме можно было разглядеть стоящий по левую сторону от окна письменный стол, кровать с левой стороны, и белеющую дверь впереди, между ними. А если приглядеться к кровати, то по характерным спинкам сделанными из блестящих металлических трубок, угадывалось ложе с панцирной сеткой, загруженное поверх постельным бельем; где под заправленным в пододеяльник байковым одеялом, легко угадывался силуэт с лежащей на подушке круглой головой. Голова принадлежала женщине, не совсем различимого в полумраке возраста, но, судя по всему, молодой и заметно полноватой, с негустыми, тонкими волосами разбросанными по подушке. Ее глаза, болезненно и строго смотрели на едва начинающийся за окном день, возможно о чем-то размышляя или просто созерцая раннее утро зрачками,
А за окном, тем временем, вроде как была весна, но настолько дурная, что и взгляд удержать было не на чем; тому в немалой степени способствовал вид из окна первого этажа, открывающий перед взором крохотный уголок рабочей окраины: заросшее низким бурьяном пространство за окном, широкую пешеходную дорожку в асфальтных колдобинах, где плескалась грязная вода, мутная, но с зеркальной поверхностью, и пролегающие на другой стороне широченные два ряда труб; лежавшие на серых, бетонных подпорках. Танечка хоть и всю жизнь, с самого рождения, прожила в этой комнате, лишь с каждым годом бросая взгляд в окно со все более высокого угла, но так и не поняла назначение этих трубищ.
Украдкой повздыхав над унылой картиной, как будто боясь признаться себе самой в собственной тоске, Таня начала одеваться. Как говорила ее мама, которая как раз сейчас готовила на кухне завтрак - "солнце светит - и слава богу". Тане, в прочем, иногда закрадывались неправильные мысли, что возможно милосердному богу стоило сделать еще кое-что в их жизни, помимо того, что каждый день демонстрировать явление небесного светила. Но чтобы такое он мог сделать, она даже боялась подумать; с детства Танечка была приучена - слишком много просить плохо. Она, опять-таки, ничего особо и не просила; ну, почти - исправно молясь каждое утро, хоть и не долго, испрашивала здоровье для мамы, и чтобы день прошел хорошо, и чтобы... в прочем, если доходило до такого, она обычно осекалась. Уже сама формулировка - забрать ее куда-нибудь от сюда, звучала не очень добро, особенно при обращении к всевышнему. Таня, что поделаешь, была еще и суеверна. Но сегодня утром, когда ей даже по началу показалось. что она уже проснулась в хорошем настроении, на нее опять напала тяжелая печаль, хоть носом хныкай да только не перед кем, а перед собой бессмысленно. Поэтому, сложив короткие пальчики в замок перед картонной иконкой стоящей на книжной полке, она себе позволила выдать скороговоркой, словно боясь что передумает произносить такое вслух - "боженька, пусть все изменится. Не надо меня никуда забирать, просто пусть все станет другое..." Потом быстро перекрестившись, отправилась заканчивать свой немудреный утренний гардероб.
Наконец, из простецкой уездной девы, Таня приобрела более менее современные очертания. Поместив себя в джинсы, которые к сожалению невыгодно подчеркивали особенности ее фигуры, натянув темный джемпер с небольшим вырезом, девушка с привычным, едва слышным вздохом осмотрела себя в старое зеркало; при всей ее дородности, природа видимо решила, что мало ей слоновьей задницы, так она и без нормального бюста обойдется. После, со слегка недовольным лицом, Таня принюхалась к стоящему в квартире запаху; хотя он и так ощущался с самого ее пробуждения, да и вообще, стоял практически каждое утро. На кухне мама готовила завтрак; как обычно жарила обваленные в яйце гренки для себя и глазунью для дочери. Мама не особо любила готовить и, видимо по этому, пища, производимая ей для завтрака, тоже не питала к ней симпатии; все это традиционно подгорало, пережаривалось, из-за чего желтки на яичнице уже традиционно были затвердевшие, и походили на рассыпчатую пасту. И каждое утро по кухне плавали волны чада, а форточку, в это время года, матушка открывать не любила по причине боязни продуться. Еще родительница не любила утренних приветствий, поэтому Танечка бесшумно проскользнула на кухню, как всегда робко уселась на краешек стула и стала разглядывать широкую спину у плиты, опять, против своей воли, предаваясь невеселым мыслям. В отличии от дочери, мама была более-менее высокого для женщины роста, но в своем махровом халате, была точной копией тумбы для афиш. Таня четко и смиренно понимала, что это - ее будущий вид и это самое будущее принимало ввиду этого такие туманные, и крайне печальные, очертания, что она машинально зажмурилась, как будто специально, чтобы увидеть ту самую черную бездну в будущем времени. А мама, тем временем, уже поставила перед ней черную сковородку, с которой полагалось есть, и Танечка, снова едва слышно вздохнув, полезла туда вилкой. Не пойми, какой день сегодня предстоял, но вроде бы нормальный; в танином училище был выходной, и все что от нее требовалось, так это съездить на вокзал к девяти утра и встретить с поезда маминого брата, заявившегося в гости. Умей Таня выражаться витиевато, она бы сказала что ситуация не однозначная. С одной стороны, не сказать, что матушка была сильно рада приезду родственника, о котором, к тому же, отзывалась часто не лучшим образом; но с другой стороны, родня все-таки. Вечером они вдвоем будут сидеть на кухне, скорее всего что-нибудь выпьют, но разумеется в пределах разумного, люди приличные и семья приличная, будут долго обсуждать насущное; вся неприязнь к родичу у сестры испарится и вместо этого выплеснется на житейские невзгоды, работу и тому подобное. Ну и дочери, конечно, достанется, не без этого. Поэтому Тане особо и не хотелось находится дома сегодня после ужина, разве что сам ужин, в честь приезда, обещает быть получше обычного.
Пока шел завтрак, они обменялись парой фраз. Мама по утрам была всегда задумчива, ела молча, положив мощные руки на стол, на дочь поглядывала исподлобья. Но сегодня, была вроде бы в неплохом настроении, даже спросила о чем-то нейтральном и предложила поторопится, и это она правильно; автобус от них всегда плохо ходил, а ехать Тане почти на другой конец города. А стоять, держась всю дорогу за поручень, не хочется. Поэтому, дожевав остатки и чинно поблагодарив маму за завтрак, Танечка отправилась в темную прихожую, где по старой привычке не став включать свет, натянула короткое пальто песочного цвета. После чего, бросив дежурное прощание, закрыла за собой дверь.
На улице стояла слякотная весна, недавно прошел дождь, оттого, чахловатое солнце, теперь освещало сырую картину вокруг; кусты, дома, темный от влаги, неровный асфальт и много луж. Больше всего Таня сейчас боялась, что кто-нибудь окатит ее грязными брызгами из под колес, это здесь запросто. Светлое пальтишко, ее гордость, из-за которой долго, после покупки прошлой осенью, пилила мама; уверяя, что среди их уличной грязи, носить такое противопоказано: и ведь была права. Вследствие чего, как только Таня миновала жилые дворы, и пошла по пешеходной дорожке вдоль проезжей части, она слегка затравленно оборачивалась на каждый звук мокрых шин приближающейся со спины машины. Возможно в тайне надеясь, что водила, за своим лобовым стеклом, узрит жалостливый взгляд этой полноватой лани, и не станет на большой скорости нырять колесом
И, конечно, если так привередничать, то не долго было и опоздать, учитывая, что и так уже часы показывали пятнадцать минут девятого, да и в целом; что, в первый раз что ли? Но непонятно какая сила удержала девушку чтобы втиснутся последней и поехать прижатой к дверям, стараясь в это же время пробраться в карман к заранее подготовленной мелочи; жизнь здесь уже научила таким тонкостям. А на следующей остановке, скорее всего, придется задом наперед выбраться из автобуса, чтобы пропустить пассажиров, которым, к неудовольствию остальных присутствующих, приспичило выйти именно здесь. А стоит только оказаться на улице и невысокую Таню тотчас оттирали в сторону, и она опять забиралась последней, да что это такое! Бывали даже печальные случаи, когда она, на полном серьезе, проехав пару остановок, снова вынуждена была ждать автобус, да еще и с уже купленным билетом.
Возможно, именно этот поток мыслей и воспоминаний заставил ее замереть с отсутствующим, но, все равно, печальным видом, и долго смотреть сквозь копошащиеся спины прямо перед собой. Долго - это пока сквозь сопение и пару сдавленных матерков, людская масса не взяла приступом общественный транспорт; и двери, никого больше не ожидая, закрылись: а автобус, тяжело шурша шинами по грязному, мокрому асфальту, благополучно укатил. Тут только Таня очнулась, захлопала глазами, а только толку. И, что она сейчас, спрашивается, сделала? Теперь придется полчаса ждать нового, опять соберется столько людей, все это мы уже проходили... На вокзал она теперь неминуемо опоздает; и, хорошо еще, если родственник ее дождется а не поедет к дому сестры сам, предварительно ей позвонив - так мол, и так. А тогда мама позвонит дочери; а та, дура, даже с таким простым поручением справится не может: а потом и прочее, и то, и это, и пятое, и десятое, в общем - все. Таня чуть ошарашено посмотрела на удаляющийся автобус; до тех пор, пока он не стал едва различим, да и зрение у девушки, к сожалению уже начало понемногу портится, несмотря на совсем юный возраст; одним словом - кончено: уехал, размылся где-то в дали. А может быть Таня собралась всхлипнуть и уже слезы на глаза наворачивались. Совершенно машинально она перевела взгляд на противоположную сторону дороги и, слегка сощурившись, вдруг разглядела там какой-то крупный объект, который, логично предположить, двигался в ее сторону. Хныкая носиком, Таня достала из кармана одноразовую салфетку, и пока никого нет, с шумом высморкалась. Наивно, разумеется, даже полагать, что это может оказаться что-то такое четырехколесное, что сейчас заберет ее с остановки. Однако, судя по огромным стеклянным глазищам, это все таки был и правда какой-то транспорт, но это нисколько не обнадеживало - мало ли что по дорогам ездит. И, да, по мере приближения быстро выяснилось, что это действительно автобус, очень старый (ну, с Таниной точки зрения) и судя по выставленному впереди номеру, это был автобус общественный. Теперь Таня еще и удивленно приоткрыла рот, ибо через их дыру, до последнего времени, пролегал только один, всеми глубоко ненавидимый маршрут, а это не пойми что еще - новый, что ли, пустили? Стоило транспорту подъехать поближе, Таня, беззвучно шевеля губами, прочитала на его округлой, рыжей физиономии номер - "4". Что это еще за номер такой, действительно, и главное куда он идет?
Но если подумать, как будто у нее действительно был выбор. Тут главное уехать, добраться до более цивильной части города, может пересесть там на что-нибудь, может... а тем временем, внутри салона, чудеса просто, было практически пусто; да что там - не было никого. Только видно, как между сидений блуждает сутулая фигура кондукторши, и еще пара голов маячит на фоне светлых, соседних окон. Автобус, тем временем, уже подъехал и остановился передними дверьми прямо у Таниного носа; она уже успела подойти к краю дороги, словно давая понять плохо различимому водителю, что непременно собирается в совместную поездку. И за стеклами правого борта не помещалось никакой информации, кроме все той же старой картонки, со слегка мятыми краями, которая опять сообщала номер - четыре. Все это могло бы начать выглядеть даже подозрительно если бы Танечка не привыкла смотреть на вещи просто; да и какие еще подозрения, о чем? Лишь велика вероятность, что это четырехколесное ископаемое представляет собой какой-нибудь служебный транспорт и остановилось кого-нибудь подобрать. Но, правда, на остановке больше никого не было, Таня даже непроизвольно огляделась; зато когда двери открылись освобождая вход, он оказался не совсем свободным - поверх широких, не особо чистых ступеней, возвышалась кондукторша - вроде бы и не особо толстая, но, какая-то совершенно бесформенная тетка, неопределенного возраста, в мешковатой одежде: вернее, в целом нагромождении висящих на ней истрепанных предметов гардероба. Из-за такого внешнего вида, ее можно было бы принять за решившуюся на подработку цыганку; если бы вся эта хламида, которую та на себя напялила, была бы режущих глаз, разноцветных оттенков. Во всяком случае, простенькая Таня приблизительно так представляла себе вечных странников. Сейчас же, эта неряха с кондукторской сумкой, глядела на аккуратную Таня сверху вниз, то ли со скучающим, или же с выжидающим взглядом, так, что та даже растерялась.
– Скажите, - против своей воли с виноватой интонацией поинтересовалась девушка, - а этот автобус пассажирский?
И, тотчас поняла, что глупость сказала; конечно пассажирский, какой же еще. Тогда, торопясь из-за боязни, что шоферюге надоест ждать на пустой остановке; он закроет двери и уедет, Таня переформулировала свой вопрос, однако теперь с еще более виноватым видом:
– Скажите, а это автобус на вокзал идет?
При всех минусах и наложенных на нее от рождения, был, правда, и один плюс - голосок у Танечки был удивительно чистый, почти хрустальный. Вот прозвучал этот невинный вопрос в сыром, утреннем воздухе - казалось бы, что тут такого, но неожиданно из глубины салона донеслось резкое: