Большие дела

Ромов Дмитрий

К вечеру морозец становится злее и суше, вымораживая дневную слякоть и заставляя её хрустеть под ногами ледяным крошевом.

– Ух ты!
– восклицаю я, чуть поскальзываясь.
– Игорёк, осторожнее, а то мы с тобой сейчас, как на саночках промчимся.

– Нормально, - пожимает он плечами, - у меня не скользят.

У ДК Коксохимзавода останавливается милицейский «Уазик». Через кусты и деревья видно не очень хорошо. Листва давно облетела, но вечером и через чащу голых ветвей ничего не разглядеть.

Игорь отходит

в сторону и теряется в кустах. Вскоре появляется человек в тёмном пальто. Кто это? Вроде Суходоев. Чуть приглядевшись, я его узнаю. Да, это он. Подойдя ко мне, он довольно нервно озирается по сторонам.

– Один?
– спрашивает он.

– Ну, видишь же, - пожимаю я плечами.
– Один. А ты?

– Я тоже, - кивает он.
– Ты без записи?

– Без… Узнал что-нибудь? Рассказывай.

– Короче… - начинает он и снова озирается.
– Есть такой мужик, Снежинский. Он бухгалтером на фабрике у тебя работает.

– И?

– Он накопал через… не знаю через кого, через торг, короче, что-то на Большака. В деле фигурирует подпольное производство колбасных изделий.

– Да что он накопать-то мог?

– Не знаю, - пожимает он плечами.
– Короче, похоже, пока ничего серьёзного, но его там сейчас будут крутить и возможно раскрутят, это они могут.

– И всё?
– удивляюсь я.
– Это ты смело мог и по телефону сказать. Зачем конспирация такая?

– Я тебя знаю, - щурится он.
– Лучше подстраховаться.

– Кто из следаков?

– А я не знаю, - разводит он руками.
– Баба какая-то вроде.

– БХСС?

– Да.

– Ясно. Когда отпустят?

– Ну, - разводит он руками, - это без понятия. Не знаю.

– Ещё чего-нибудь скажешь?
– хмурюсь я.

– Нет, - качает он головой.

– Ну, на нет и суда нет, как говаривал товарищ Берия, - киваю я.
– Не останавливайся, рой ещё, информация никакая, ищи подробности.

– Нет, ну я к БХСС особо подходов не имею.

– Ищи, Суходоев, ищи. Ты передо мной в долгах, как в шелках. Ладно, как что-то появится, звони.

Я поворачиваюсь к нему спиной и иду по направлению из сквера. Успеваю сделать несколько шагов, как вдруг слышу громкий окрик Игоря.

– Егор! Сзади!

Я резко оборачиваюсь и точно в тот же момент раздаётся сухой хлопок выстрела.

19. Опять двадцать пять

Твою ж дивизию! Ка кого хрена! Суходоев!

Суходоев стоит, вытянув руку в мою сторону. В руке он сжимает пистолет, но стрелял, судя по всему, не он. Точно не он. Рука его слабеет и ПМ выскальзывая, летит в замёрзшую снежную кашу, а из растворённых губ начинает бежать чёрная густая струйка.

Капля крови густой из груди молодой

На зелёные травы упала…

Он

делается неживым, превращаясь в голограмму существовавшего ещё секунду назад мента Суходоева. Как сахарная вата, как дым, как туман на взлётной полосе. Зыбкая, тающая оболочка некогда живого существа, имевшего волю и разум. И бессмертную душу.

Его ноги подгибаются, будто пар, из которого он теперь состоит, начинает развеиваться именно снизу. Они становятся странно пластичными и нетвёрдыми, не выдерживая колосса некогда живой плоти, превратившейся вдруг в органический мусор, подлежащий медленной, но полной и необратимой утилизации.

Вот так, был человек и нету, говорила моя бабушка. Любви и привязанности я к нему никогда не испытывал, но живой человек, всё-таки. Был… Хоть и не особенно приятный. Повиснув над бездной, как герой мультфильма на пару секунд, Суходоев падает вперёд.

Он не подставляет руки и не пытается смягчить удар, а с высоты всего своего роста обрушивается на землю. На асфальт, конечно, но это не важно, будем считать, на землю. Из земли вышли, в землю и уйдём, говорил мой дедушка.

Из тени появляется фигура Игоря. Он бледный, как привидение, это даже в вечернем ноябрьском сумраке видно. В руке он сжимает ТТ. Твою дивизию. Кажется, мы завалили мента…

– Оботри и брось!
– приказываю я.
– Быстро! Прямо сейчас. Игорь, скорее!

Он послушно выполняет приказ.

– Идём!

Главное не привлекать внимания. Штирлиц бежал рядом и делал вид, что прогуливается… Быстро, но не бросаясь в глаза. Вечер, холодно, прохожих не видно. Хорошо бы, чтобы и им нас видно не было.

– Он хотел выстрелить, - словно оправдываясь, горячо шепчет Игорь.

– Всё хорошо, - успокаиваю его я.
– Ты всё правильно сделал. Всё правильно.

Говорю, но сам не верю. Какое тут хорошо, мента грохнули, это ж вообще пипец. Теперь шухеру будет на весь мир. Кто его послал? Не сам же он вдруг решил со мной поквитаться. Не сам. Кто послал? Печёнкин? Это как-то дико, если честно. Нахрена ему меня убивать? А кто тогда? Все враги уничтожены, кроме Ашотика. Да только где Ашотик, а где этот хрен Суходоев. Блин… Есть ещё, конечно, Снежинский, но это уж вообще смешно.

– Садись в машину и езжай домой, - говорю я.
– Переоденься, промой руки водкой и возвращайся за мной. А я пока поднимусь к Платонычу.

Ну, не к Платонычу, а к Трыне. Нужно с ним поговорить.

Я поднимаюсь на четвёртый этаж. В сердце будто здоровенная заноза. Муторно, гадко на душе. Лёд, ледяная бездна, будь она неладна. Нет лёгкости и задорной легкомысленной уверенности в успехе. А это плохо. Без этого нам никак. Звоню в дверь. Она открывается почти сразу. На лице Трыни отражаются одновременно радость от того, что он видит меня и разочарование от того, что он видит не Платоныча.

– Здорово, Андрюха, - киваю я, заходя в прихожую.