Большие дела
Шрифт:
– Сука. Ну кто вот тебя тянет за язык, за хобот, за… я не знаю, за что ещё… Почему ты всё время гадишь, мудило? Ты на Большака наклепал?
– Я поступаю, как и должны поступать комсомольцы и коммунисты.
– Ты же поменялся, стал дружбу ценить и перестал быть чмом, чего за старое-то? Или горбатого только могила исправит?
– Дружить со всеми невозможно, - заявляет он.
– Иногда дружба с одним человеком ущемляет интересы другого.
– Значит, ты решил мои интересы ущемить, правильно я понимаю?
Он не отвечает.
– И кто твой друг? Говори-говори, если не хочешь,
– Я не понимаю, - крутит он головой.
– Что тебе нужно?
– Для кого ты это сделал?
– Для советских людей, - выдаёт он и снова получает оплеуху, на этот раз по уху.
Отлетев в конец коридора, он поднимается на ноги:
– Это тоже не останется без последствий, - заявляет Снежинский.
– Я первым делом заявление на тебя напишу.
– Первым делом, ты напишешь заявление об увольнении по собственному желанию. Сразу, как придёшь на фабрику. Понял ты меня? Потому что, если ты так не сделаешь, тебе придётся в лучшем случае, стать инвалидом, а в худшем - покинуть этот мир на зоне, став неприкасаемым. Тем, к кому можно прикасаться только определёнными частями тела. Такие последствия тебя устраивают? Напрасно ты меня недооцениваешь, мешок дерьма.
Снежинский стоит у входа в комнату и, держась за ухо стреляет глазами из стороны в сторону. Я вижу, что он испуган и не находит путей к отступлению.
– Я буду орать!
– не слишком уверенно предупреждает он.
– Поверь, это продлится недолго, но чтобы заткнуть, мне придётся вырубить тебя и забить в пасть грязное бельё. А потом, когда ты очнёшься, причинить тебе адскую боль, такую, что ты проклянёшь всё на свете.
Он нервно сглатывает.
– Но этого можно избежать, - продолжаю я.
– Просто ответь на два вопроса и подай заявление об увольнении. Вопрос первый. Где сейчас находится Андрей Терентьев? Учти, что следствие свяжет его исчезновение с твоей сексуальной невоздержанностью. И следствие это будут вести не люди Печёнкина, а КГБ. Второй вопрос. Кто дал тебе материалы по Большаку? Кто, что и с какой целью? Ответить нужно максимально полно и содержательно, иначе мы вернёмся к плохому сценарию. Поверь мне, с таким ничтожеством, как ты, я справлюсь без напряжения. Ты веришь?
– Да, - мгновенно отвечает он.
– Я всегда видел злобную бездну внутри тебя, а теперь получил подтверждение. Ты настоящее чудовище, Брагин, воплощение зла, я даже не знаю, можно ли тебя после всего сказанного считать челове…
Ну вот, слышать это не особенно приятно, даже из уст такой мрази, как Снежинский. Мне хочется тут же его заткнуть, но я сдерживаюсь и просто перебиваю на полуслове:
– Итак, где находится Андрей Терентьев?
– Я не знаю ответа на этот…
Ему снова не удаётся договорить, потому что раздаётся настойчивый звонок в дверь.
– Соседи, - с облегчением выдыхает Эдик.
– Если я не открою, они вызовут милицию, а если открою…
– Откройте!
– в дверь начинают громко тарабанить.
– КГБ СССР!
– Отвечай скорее, у тебя две секунды, - говорю я и добавляю громче, - да-да, уже открываем.
Но Снежинский теряет дар речи. Кажется, к такому развитию событий он не готов. В квартиру заходят суровые амбалы в штатском
С одной стороны, я доволен таким исходом, теперь, я уверен, многие вещи проясняться, благодаря добровольному сотрудничеству со следствием. А, с другой, разочарован тем, что не успел вырвать истину из уст этого упыря до прибытия кагэбэшников.
Я бегу домой, а по пути останавливаюсь у телефонной будки и набираю номер Куренкова. Он злится, потому что не спал всю ночь, переговариваясь с Москвой, и только что задремал, а я его сразу разбудил.
Я прошу его добавить вопрос о том, где находится Трыня к остальным вопросам к Снежинскому и оставляю в покое. Прибежав к дому, я стучу в окошко зелёного «еразика»:
– Рота, подъём!
Поднимаюсь домой и наталкиваюсь на готового к прогулке Раджа.
– Ну что с тобой делать?
– легонько треплю я его по холке.
– Пойдём. Сейчас только сам в туалет заскочу.
Выйдя из туалета, я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки, а Радж, вдруг насторожившись, внимательно смотрит на дверь. За ней раздаются тяжёлые шаги. Они останавливаются на нашей площадке и тут же звучит тревожная трель дверного звонка. Как свисток регулировщика… Пёс начинает лаять.
– Кто там?
– спрашиваю я, прекрасно зная ответ.
– Милиция!
Я открываю.
– Брагин Егор Андреевич, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения?
– Да, - устало киваю я.
– Постановление о проведении обыска и о задержании. Нам будет необходим ваш законный представитель.
– Опять двадцать пять, - говорю я отступая и делая приглашающий жест.
20. Ни шагу назад, только вперед
– Что на этот раз?
– хмуро спрашивает мама, появляющаяся в прихожей.
Она кутается в халат и неприязненно смотрит на вторгшихся на нашу территорию захватчиков.
– Вчера в сквере на набережной был тяжело ранен сотрудник органов.
Ого, тяжело ранен? Дыхания не было, пульса тоже. Я сам проверил, а он, оказывается, ожил? Или это специально, чтобы мне хвост прищемить? Типа, узнав, что жертва не погибла я начну нервничать и совершать необдуманные поступки? Ну-ну…
Всё повторяется. Перевёрнутая квартира, испорченный день, изъятие одежды для экспертизы, тысяча рублей в тайнике, адвокат Кофман. А ещё поездка в околоток, смывы и долгое ожидание в пустом кабинете. Не в клетке, не в камере, а в рабочем кабинете, правда, пустом.
Подхожу к столу и снимаю трубку телефона. Сигнал есть. Набираю номер Куренкова.
– Алло, - раздаётся его голос.
– Роман Александрович, это Брагин. Меня задержали. Я звоню из…
– Ай-ай-ай… - говорит лейтёха, вбегающий в кабинет.
– уголовки. Инкриминируют убийство мили… - успеваю сказать я, прежде чем крепкая рука лейтенанта милиции опускается на аппарат, прекращая разговор.
– …ционера, - по инерции договариваю я.
– Ай-ай-ай, - повторяет мент.
– Вам нельзя звонки делать, присядьте, пожалуйста.