Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
— Чтобы попасть в большой дворик, нужно заранее договориться и дать пачку сигарет, — сказал Студент.
В этот раз меня и Студента обедом угостил второй парень, которого тоже звали Сергеем. Он был маленького роста, с округлыми чертами лица и гладкой кожей. А поскольку в камере было два Сергея, этого Студент называл наркоманом. Хотя тот, как он сам говорил, никогда не принимал наркотики. Просто организовал в Киеве небольшую дилерскую сеть по продаже героина. И несколько дилеров, которых он взял на работу, оказались «закамуфлированными» милиционерами — и сейчас те и другие в суде давали показания против него.
Вечером, часов в шесть, к кормушке (окошко с дверцей в двери камеры для выдачи пищи) кто-то подошёл (на лето кормушки в дверях оставляли открытыми по причине духоты в камерах и неодиночных случаев сердечных приступов с летальным исходом из-за этого; кормушка оставлялась открытой и завешивалась нарезанным снизу вверх
Больше всех записок получил Студент. Остальные по две-три, и каждый углубился в их распечатывание и чтение. Студент весь вечер посвятил написаниям ответов на малявы и запечатыванию их в целлофан при помощи зажигалки.
Записки в основном начинались со слов «Всем привет, дело такого рода, что в хате нет ни курить, ни заварить» и заканчивались словами «если есть, то пиханите». На что в основном отвечалось: «У нас самих голяк, но если что-то будет, то загоним». Такие малявы в основном шли со строгого режима в следственные камеры первоходов, о которых заботились родные (грели). Но бывали записки и от знакомых, суть которых, правда, в основном сводилась к тому же самому.
Александр провёл вечер в распивании со своим шнырём Сергеем пластиковой поллитровой бутылки самогона. За день до этого он получил передачу, и сейчас под самогонку у него на фанере импровизированного стола были сало и колбаса, нарезанные тонкими кусочками. Он не отказывал Сергею ни в колбасе, ни в сале, но тот угощался очень осторожно. Потом Александр включил телевизор. Я первый раз за почти четыре месяца увидел светящийся экран! Какие каналы смотреть, Александр выбирал сам. Сначала он посмотрел новости, потом какой-то фильм. Затем выключил телевизор и лёг спать. Перед тем, как задвинуть шторку, он сказал Сергею, своему помощнику, чтобы тот с утра наготовил бутербродов и заварил в пластиковую бутылку чай: Александр с утра ехал на суд.
Утро следующего дня — понедельника — началось обычно. Всё шло согласно режиму и распорядку дня: завтрак, обед, ужин, вывод на прогулку, баня, отправка в суды и другое. На обязанности подследственных, подъём, отбой, дежурство по камере ни контролёры, ни арестованные внимания не обращали. СИЗО-13 считалось «чёрной» тюрьмой. С другой стороны, подследственные, находившиеся в камере, ещё не были признаны виновными.
Примерно в пять часов утра раздали сахар, и Александра заказали на суд. Он находился в тюрьме уже пять лет, считался «тяжеловесом», обвинялся в членстве в рокитнянской преступной группировке и в соучастии в убийстве милиционера и, казалось, этим гордился. У него в ближайшее время должен был быть приговор. И он говорил, что уйдёт из зала суда, потому что так считает его адвокат.
Примерно в полшестого Александра забрали на суд. Вместе с ним заказали и Араба. У того тоже мог быть приговор, и он ушёл из камеры с вещами. «Тяжеловесы» обычно знали, в какой день будет приговор. Их конвейер двигался медленным и размеренным шагом. Иногда на судебный процесс уходило до семи лет. Легкостатейщикам и особенно по 229-й статье (наркотики) могли огласить приговор в тот же день, после прений и последнего слова. Иногда одновременно по нескольким разным делам в одной клетке в зале судебного заседания. Поэтому вещи из следственных камер они забирали с собой, поскольку после решения суда сразу попадали в «осуждёнку». Оттуда они могли либо обжаловать приговор, либо не обжаловать, либо обжаловать уже на лагере. После того, как Араба и Александра увезли на суд, в камере, считая меня, осталось пять человек, а пространства, казалось, стало в десять раз больше.
День прошёл так же. Я не ждал посещения адвоката. Он
Студента звали Славик.
Славик Студент и Сергей Наркоман рассказали о положенных продуктах и предметах в передачах, которые были разрешены один раз в месяц — 30 килограммов продуктов и вещи, — но могла быть передача и на того сокамерника, который не получает передачи. Например, таковым являлся он, Студент. От кого доставлялась передача, значения не имело. Правда, при получении нужно было знать фамилию, имя, отчество и адрес передавшего. Разрешено было всё, что не домашнего приготовления, не в жести, не в стекле и не быстропортящееся. Также были запрещены свежие продукты, требующие термического приготовления, и полуфабрикаты, крупы и макаронные изделия, требующие варки (за исключением гречки и риса в пакетиках). Передача сводилась к любым конфетам, шоколаду, сладостям и сдобе, копчёному мясу, курице, салу и колбасам (за исключением варёной колбасы, сосисок и сарделек), мёду, сливочному и подсолнечному маслу, любым фруктам и овощам, за исключением свежей картошки (можно было только варёную в мундире). И вермишель запаривающаяся, и любые запаривающиеся каши, и сухая картошка, сухое молоко, сухофрукты и соль. Ещё можно было сухие супы, приправы и куриные кубики, за исключением молотого перца. Сгущённое и варёное сгущённое молоко — только в пластиковой таре. Рыбные, молочные продукты и яйца были запрещены. Какао, кисель, чай и кофе было можно. Сигареты с фильтром также были разрешены, как и любые сигареты, за исключением папирос. Вместо зажигалок — спички. Медицинская передача — только через медсанчасть. Нижнее бельё и одежда — без ограничений в количестве, как и обувь, но только без супинаторов. Одеяло и постельное бельё — пожалуйста, за исключением пуховых и синтепоновых подушек, поскольку подушки и матрасы выдавались администрацией. Другие отбирались, но у некоторых всё же присутствовали. Предметы личной гигиены (любые), банные принадлежности, стиральный порошок, пластиковые вёдра и тазики, любые миски и чашки, кроме фарфора и стекла. Кухонная посуда, за исключением железных ножей, ложек, вилок и кастрюль. Но вся эта неположенная посуда в следственных камерах присутствовала без ограничений и стояла, если у кого-то была, на виду, за исключением самодельных ножей, «заточек» из сапожных супинаторов или полосок жести, которые клались в определённом месте, например, под клеёнку на столе, и бригадой шмонщиков (тех же самых, что и на приёмке) не трогались.
За всё остальное нужно было платить.
Этот день в камере протекал согласно распорядку дня. Утром так же подъехал баландёр с завтраком. И Студент ему прокричал: «Себе на голову!»
Потом была прогулка, и наша камера гуляла в том же дворике, через стену которого, как пояснил Студент, он разговаривал со смотрящим за этажом. Помня, о чём мне в ИВС говорил Раков, что меня разыскивали из соседних камер, я попросил Славика Студента мою фамилию не называть и не упоминать.
В этот день мы во дворике гуляли втроём: я, Студент и Сергей Наркоман. Володя и Сергей — Сашин шнырь — остались в камере. Так было можно: на прогулку при желании можно было ходить, а можно — и не ходить. В этот день мы — я и Студент — также по предложению Сергея пообедали за счёт Наркомана. Студент обнял сидевшего у него на наре Сергея за плечо и спросил, что мы будем есть. Все знали, что в ближайшее время я получу передачу. Однако Сергея это не интересовало. Было видно, что он делится от души. И ему, казалось, была более приятна компания Славика Студента, нежели Вовы. С Сергеем, Сашиным помощником-шнырём, Сергей Наркоман не общался и никаких отношений не поддерживал. Казалось, они в камере друг друга не видят. Хотя оба они редко появлялись в камере, точнее — весь день проводили на своих верхних нарах.
Я сидел на лавочке, когда Студент сказал, что, пока Саши в камере нету, я могу сесть на его постель. Я в душе не был сторонником такого вторжения, однако поступил так, как предложил Студент. Он даже дал своё полотенце — постелить поверх Сашиного одеяла. На мягкой наре сидеть было значительно приятнее, нежели на твёрдом дереве узкой скамейки. Так я просидел до обеда, пока в камеру не открылась дверь и не вошёл Саша. Суд у него в очередной раз отложили, и до обеда он уже был в тюрьме.
Я быстро встал и уступил Саше его место. Тот посмотрел на меня с укором.
— Вот, уже и мою нару занял! — сказал он.
Но Студент как будто ждал этого момента. Он медленно поднял с Сашиного одеяла своё полотенце и сказал:
— Что ты цепляешься к человеку? Ты, наверное, забыл, что в тюрьме нет ничего твоего! Ты скатку свою должен был с собой забрать, как Араб, который тоже сегодня уехал на суд!
То, что скатки «тяжеловесов» оставались в камере, было попущением администрации СИЗО: матрасы, одеяла и подушки при выезде на суд должны были сдаваться и вечером выдаваться из каптёрки снова.