Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
Прошла вечерняя проверка, и было слышно, что к камере кто-то подошёл, и Дедковский направился к кормушке. Потом резко развернулся, сделал несколько шагов и сказал мне:
— Тебя, — как будто позвал меня к телефону.
Я неуверенно подошёл к кормушке и заглянул за еле качавшиеся от сквозняка полоски полиэтилена. В коридоре было темно, но было видно форменные брюки и низ чёрной куртки из кожзаменителя.
— Шагин И.И.?
— Да, — нерешительно сказал я.
— Руку давай!
Я протянул в кормушку руку, и пришедший вложил мне в руку записку.
На свёрнутом листе
«Игорёня, привет!
Понятно, что мы тебя оговорили. Так нужно было (после этого предложения была нарисована маленькая пятиконечная звёздочка). Костик будет всё брать на себя. Но ты понимаешь: нам нужны деньги. С тобой в камере сидит Славик, представляется Студентом, что он из России. Это курица. Будь с ним предельно осторожен.
Лёха Рыжий».
Звёздочка в записке, как мне объяснил Дедковский, обозначала слово «мусор'a». Но слово «мусор'a» в записках не применялось, а ставилась звёздочка — может, ещё и потому, что несущий записку милиционер мог её прочесть и выкинуть. Или она могла попасть в оперчасть — и опер'a за «мусор'oв» могли спросить серьёзно.
Пока я читал записку, Дедковский ходил туда-сюда по камере.
— А кто такой Лёха Рыжий? — спросил он.
Я рассказал Дедковскому, кто такие, судя из текста записки, Лёха Рыжий и Костик и какие у меня с ними были на свободе взаимоотношения. А также о том, что мне сказал Раков, а именно — что они теперь меня заберут с собой и будут доить в тюрьме.
Дедковский снова стал туда-сюда ходить по камере.
— Ты можешь эту записку дать мне? — сказал он.
Я сказал, что хочу отдать записку адвокату.
— Я верну, — сказал Дедковский, — я хочу её показать своему адвокату.
Я взял с Дедковского слово, что он вернёт мне записку, и отдал её ему. На следующий день он спросил у одного из своих знакомых контролёров и сказал, что Лёха Рыжий (Маркун) и Константин (Стариков) сидят на этом же этаже в больших камерах 69 и 64.
— И что это вполне может быть не случайно, что их разместили поблизости с тобой. Эта записка очень даже неплохая для тебя и твоего адвоката, — сказал Дедковский.
Я спросил его, не заберут ли её у меня, когда я буду нести эту записку адвокату. Он сказал, что не заберут, и чтобы я записку не прятал, когда понесу на следственку, а просто положил её в кулёк вместе с папкой, ручкой и бумагой. А также добавил, что здесь не обыскивают — только когда возвращаешься от адвоката.
— А там адвокат пускай заберёт записку с собой, его обыскивать не будут, — сказал мне Дедковский.
Показав своему адвокату, который снова посетил его на следующий день, Дедковский вернул мне записку.
Через несколько дней и меня — уже после обеда —
— Маркун об этом с тобой будет говорить, — сказал Стариков.
Я сказал, что ни с кем ни о чём говорить не буду, и особенно с Маркуном. А также, что если он ничего не совершал, то ничего не следует на себя брать, и особенно по чьей-либо просьбе или совету.
— Но тогда тебя не выпустят, — сказал Стариков.
— Ты не думай обо мне, а думай о себе, — сказал я, — и лучше всего просто говори правду.
Когда я увиделся с Владимиром Тимофеевичем, то отдал ему записку и рассказал о разговоре со Стариковым.
И когда, после того как Владимир Тимофеевич передал мне бутерброды и пожелания от Оли и мамы, в кабинет заглянул Маркун и сказал, что хочет со мной поговорить в туалете, адвокат сказал, что лучше избегать их и ни о чём не говорить. А потом попросил увести меня и сам убедился в том, чтобы меня закрыли в боксик. Но через пять минут в этот же боксик посадили Маркуна. Он сказал мне, что к нему также приходил адвокат, что мы с ним были в соседних кабинетах и что он уже давно отказался от показаний, поскольку ему сами мусор'a сказали сделать это, потому что они поняли, что он пиздит. Однако теперь кому-то нужно это брать на себя, и сделает это Стариков. Потом Маркун спросил, получал ли я от него маляву. Я сказал, что нет.
Когда меня привели в камеру, я и об этом рассказал Дедковскому, который объяснил мне, что на следственке я не только встречусь с Маркуном, или Стариковым, или со всеми теми, кто проходит по делу, но могут даже на несколько человек-подельников и их адвокатов дать один кабинет, как и следственные действия могут со всеми проходить одновременно и каждый будет из коридора или боксика, где находятся все вместе, вызываться на допрос по одному. И бывает такое, что следователь, при условии, что все в сознанке, оставляет в кабинете подельников, чтобы те оговорили свои роли и уточнили разногласия; или обвиняемого с потерпевшим, чтобы не было разногласий в показаниях, чтобы побыстрее закрыть дело и передать его в суд.
Поэтому, когда меня через несколько недель вызвал следователь, я в протоколе допроса указал, что, так как мои показания пересказываются теми, кто проходит по делу, которые между собой могут встречаться и общаться, знают мои показания и согласовывают между собой свои, и чтобы избежать последующей возможности меня оговаривать, я подтверждаю все предыдущие свои показания, а следующие буду давать в суде. После того, как я и мой адвокат подписали протокол допроса, меня увели в камеру. А буквально на следующий день — вероятно, как ответ на такую мою позицию — в газетах и по телевидению снова зазвучали пресс-конференции о моей виновности в инкриминируемых мне преступлениях.