Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
Когда, отдав записку адвокату, я вернулся в камеру, там с Дедковским и Сергеем Наркоманом находился ещё один человек. Он разместился на нижней наре напротив стола. Его звали Вова. Он был низенького роста, с тонкими худыми ногами, в тапочках, носках, шортах до колен, футболке и блейзере, который не снимал в камере. Его наружность вызывала отвращение. Нос у него был асимметричный, губы тонкие, глаза бегали из стороны в сторону, как будто что-то выискивая и высматривая по углам. Сергей, когда не ездил на суды, практически целыми неделями не слезал с нары. Он занимался своими делами и испытывал некоторое безразличие к сокамерникам, но и
Вова весь день в камере проводил лёжа на наре, на прогулке «тасуясь» от стены до стены, либо курил, сидя на лавочке. В камере, за исключением меня, он ни с кем не общался.
Вове я ни в чём не отказывал: ни в сигаретах, ни в чае, ни в еде, из которой больше всего он предпочитал шоколадные конфеты с чаем. Однако каждый раз создавалось впечатление, что он брал последние конфеты из ящика (картонной коробки под столом), ибо там их больше не оказывалось, на что Дедковский обратил внимание.
— Как бы мне поесть конфеток, — сказал Дедковский и начал по одному пакету из ящика вынимать сухари, пряники, печенье. Однако шоколадных конфет в ящике не оказалось, точнее — полиэтиленовый пакет с конфетами лежал на втором дне между картонной прокладкой и основанием ящика, и добраться до них можно было только засунув руку под картон.
— Давай собирай вещи! — сказал Дедковский и, постучав в дверь, крикнул дежурному: — Командир, забирай!
На следующее утро был шмон. Но Дедковский тем же прошлым вечером отдал заточку для нарезки колбасы и плитку каптёрщику, которые он вернул в тот же день после обыска. Но втроём, прежним составом, камера оставалась недолго. В день обыска, но перед ужином в камеру открылась дверь — со скаткой в руках на пятачке перед дверью стоял подросток, нижнюю половину лица которого закрывал матрас. А в его правой руке, прижатой к матрасу, была полиэтиленовая непрозрачная баночка из-под маргарина «Рама».
— Ложи скатку на нару! — сказал ему Дедковский. — Откуда ты приехал?
— С малолетки, — ответил подросток.
На вид ему было лет четырнадцать — маленький, худой, с детским лицом и слегка двигающимися и пристально смотрящими перед собой глазами, следящими за каждым движением присутствующих.
— Мыло, зубная щётка, паста есть? — спросил Славик.
Тот ответил, что нет.
И Дедковский из так называемого НЗ камеры, который хранился у него в сумке под нарой и не назывался словом «общак», выдал ему мыло, щётку и зубную пасту.
— А что в банке? — спросил Дедковский.
— Не покажу! — немного подумав, сказал подросток. — Не имеете права обыскивать! — стал настаивать он.
— Пацанячий шмон! — серьёзно сказал Славик.
Было больно смотреть на лицо подростка, когда Дедковский отобрал у него банку, в которой лежал тонкий, как лезвие, обмылок.
— Я думал, что у тебя там мойка (лезвие бритвы), — сказал Дедковский. — Может, ты себе тут горло собираешься резать в нашей камере! А ты подумал, я увижу мыло?
— Я и забыл про этот маленький кусочек, у меня действительно нет мыла, — сказал малолетка.
— Я знаю, чт'o тебе там рассказали про взрослый корпус и этот режим...
— Буду, — недоверчиво сказал малолетка.
— Сначала сделай себе что-нибудь поесть, — и Славик объяснил Руслану (так звали этого малыша-подростка), где лежат продукты и как устроены отношения в этой камере.
В этот день Руслану исполнилось восемнадцать лет, и его из корпуса малолетки перевели на взрослый корпус. И Руслан обедом, для него действительно праздничным, отметил свой день рождения. А человек, который определил Руслана в эту камеру, подумал я, был весьма неплохим. Каждая камера в тюрьме числилась за оперативным работником — по пять-семь камер на одного сотрудника оперчасти, — и перед тем как кого-либо куда-то разместить или перевести, должно было изучаться его личное дело.
Как рассказал Руслан, под следствием он уже был три месяца — за убийство милиционера, которого, по версии следователя, он задушил подтяжками на кладбище. Руслана арестовали, когда он перелезал со стороны кладбища через забор, чтобы сократить путь домой. В тот же день под диктовку его заставили написать явку с повинной. Однако в тюрьме он от этих показаний отказался. Следователь сказал, что ему дадут десять лет, поскольку преступление было совершено, когда он ещё не достиг совершеннолетия.
Прошла неделя, и меня снова посетил адвокат. В этот раз после обеда. Я около получаса ждал в боксике, пока адвокату не дали комнату. Комната находилась, согласно номеру, на первом этаже следственки в конце коридора с левой стороны около туалета. Напротив комнаты была дверь в кабинет одного из оперативных работников. И когда он кого-либо из кабинета выпускал, то проходил по коридору, заглядывал и закрывал каждую дверь, следя за тем, чтобы никто не вышел или не выглянул, когда он кого-то выпускает из кабинета.
Примерно через полчаса в комнату заглянул Коля и спросил, как долго мы будем. Адвокат сказал, что уже уходит, и Коля сказал мне оставаться и ждать около туалета, ибо он сейчас заберёт людей из боксика и поведёт вместе со мной в камеры. Я оставался у туалета, когда между ним и коридором закрылась и хлопнула дверь. Потом она снова открылась — оперативник зашёл в кабинет и закрыл за собой дверь. В коридоре никого не было. Затем открылась большая железная дверь слева от туалета, и прапорщик Сергей (Шариков) провёл за собой из подземного коридора на второй этаж нескольких человек. В коридоре снова никого не было. Потом открылась дверь кабинета, в котором находились мы с адвокатом, и из кабинета вышел человек в чёрных джинсах, туфлях и тёмной рубашке без рукавов. Волосы у него были светлые, лицо опухшее, под глазами — мешки. Неуверенной походкой он направился ко мне. Мы были примерно одинакового роста, и наши глаза встретились.
— Ты Шагин? Я Лёсик! Я тебе не прощу своего друга Игорька Князя, — сказал он.
Поскольку с моей стороны никакой реакции не было, он ещё раз повторил эту фразу и спросил, понял ли я. Вид у этого человека был больше пьяный, нежели агрессивный, и поэтому никакой опасности он для меня не представлял.
— Если тебе кто-то сказал, что я имею отношение к убийству Князева, то тебя вводят в заблуждение, — сказал я.
— Не ты, — сказал он, — а твои пацаны.
А потом предложил мне пойти с ним поговорить в кабинет. Поскольку мне не было любопытно общаться с этим человеком, я отправился по коридору на второй этаж и попросил закрыть меня в боксик.