Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Шагин Игорь Игоревич

После сказанного Студентом лицо у Александра покраснело, а на лбу выступили вены. Но, чувствуя, что Студента поддерживает вся камера, он промолчал, снял ботинки, помыл руки и залез за шторку.

Вечером, после ужина, Славик Студент сказал, чтобы я расстелил скатку на наре Араба у окна. До этого он тихонечко шептался о чём-то с дежурным, засунув голову в кормушку.

Но как только Студент сказал мне положить на нару матрас, тут же из-за шторки появился Александр:

— Сейчас человек с суда приедет — не трогайте его место!

Студент молча вытащил из-под лавочки мою полупустую скатку и положил на место Араба.

— Он уже приехал, — сказал Студент, — я спросил у дежурного: Араб уже в другой камере.

Я быстро расстелился и лёг на нару. Было приятно теперь иметь не только свою

камеру, но и своё спальное место. Весь оставшийся вечер я пролежал на наре, а вся камера занималась своими делами под «пулемётный огонь» включённого на всю катушку Сашиного телевизора.

Следующий день прошел более-менее спокойно, за исключением того, что у Володи то ли от вчерашнего громко включённого телевизора (а в связи с этим — и плохого сна), то ли после посещения адвокатом стали немного пошаливать нервы. Как начал говорить в камере о себе Володя, он мастер спорта и тренер по кикбоксингу. Как говорил на прогулке Студент, Володя (Полтава) даёт по указанию мусор'oв по громкому тогда делу мэра Черкасс Олейника показания, что тот отправлял его вымогать деньги на предвыборную кампанию.

Сам Володя в камере по делу никогда ничего не рассказывал. Ему начало казаться, что Студент специально дымит ему в глаза, Сергей нарочно маячит и путается у него под ногами, а я, спускаясь с нары, намеренно тыкаю ногами ему в лицо. Я старался на такое реагировать спокойно, поясняя, что ещё не приноровился к верхнему ярусу, и буду предельно внимателен и осторожен. Саша и Серёжа-шнырь Володю не цепляли, поскольку находились в другой части камеры. Но Саша следил за происходящим куда более с надеждой, нежели с любопытством и интересом. И когда в мою сторону при игре в нарды пошли обвинения, что я мухлюю, что, как говорил мне Раков, в тюрьме считается плохими манерами, я не отвечал, чтобы не накалять ситуацию, говорил, что я мог случайно поставить фишку не в то гнездо, и предложил Володе отложить нарды и поиграть в мою игру — игру в реакцию, — что живо заинтересовало Володю, ибо реакция, как он сказал, у него была отменная.

Правила игры заключались в том, что два игрока становятся или садятся на нару друг напротив друга лицом к лицу и на длину полусогнутых локтей кладут ладони обеих рук на ладони друг друга. Тот игрок, чьи руки ладонями вверх находятся снизу, старается быстро и без предупреждения, как плетью, одной или сразу двумя ладонями ударить по обратным сторонам ладоней противника — по двум рукам сразу, или по той, которая напротив, или по противоположной наискосок руке в то место, где идут хрящики и косточки пальцев. А другой, в свою очередь, должен успеть забрать руку или руки. Если ты хоть чуть-чуть зацепил кисть второго игрока, то ты снова водишь. Если ты промазал и второй игрок успел забрать кисти рук, то водит он. Игра заканчивается, когда один из игроков отказывается играть дальше.

Сама соль игры заключалась в том, что через некоторое время после прямых попаданий по обратной стороне ладони противника — там, где косточки и хрящики, — вырастал красный холмик с синей шишкой на его вершине. И чем больше становился этот холмик, одно прикосновение к которому приносило острую боль, тем больше замедлялась реакция противника. И если противник не руководствовался первым чувством мести, а сразу подчинялся здравому рассудку, то в любой момент мог отказаться продолжать игру. Таков был уговор.

Реакция у Володи не была отменной, и каждое прицельное попадание в синюю шишку бугорка заканчивалось прицельным замахиванием его кулака в направлении моей головы. Этому тут же препятствовал Александр, который выполнял функции судьи. В камере было дружное оживление, и все вместе с Володей весело смеялись. Адреналин делал своё дело — у всех было хорошее настроение. А шишки быстро сошли с помощью холодной воды. Вечером все легли спать.

На следующее утро примерно в девять часов меня заказали к адвокату. В пакете с собой я взял перечень необходимых мне вещей и продуктов, ручку и несколько стандартных листов. Дверь открылась, и я вышел из камеры в коридор. Пока дежурный закрывал замок, я двинулся по коридору за угол, вдоль железных дверей больших камер к выпускной с этажа двери. Перед ней стояло несколько человек: кто с папкой, в брюках, рубашке и туфлях, кто в тапочках, спортивных

штанах и футболке, стриженные налысо, с короткими причёсками и уложенными аккуратно волосами. Все направлялись в следственные кабинеты — к адвокатам, следователям на следственные действия, ознакомление с материалами, закрытие дела и другое. Перед дверью стоял низенького роста прапорщик с худыми ногами и несоразмерно большой головой по отношению к туловищу. Брюки на нём были потёртые и неглаженые. А выглаженная рубашка была больше, чем параметры его тела. Голова круглая, с короткими лохматыми волосами и припухшим лицом. На следственку в кабинеты водили два прапорщика: Сергей (по прозвищу Шариков) и Николай. Шариков был неопределённого возраста, Коле же было лет сорок пять; чёрные с сединой волосы доходили до воротника его кителя, спадая с макушки пышной аккуратной копной. Его худая голова заострялась к подбородку, а треугольный нос, словно широкую малярную кисть, завершали пышные, чёрные с сединой усы. Он был невысокого роста и худощавого телосложения. От него, как и от Сергея Шарикова, всегда сильно пахло спиртным, а речь порой была настолько несвязной и шаги — неуверенными, что заключённые помогали ему выговаривать свои фамилии и подниматься по лестницам подземных проходов и этажей. Однако, как поговаривали, Шариков и Николай отличались фотографической памятью и не раз предотвращали попытки заключённых выйти из тюрьмы по поддельному удостоверению следователя или адвоката.

Группа людей через дверь на лестницу двинулась этажом ниже, и после того, как все заказанные в следственные кабинеты были собраны по этажам, направилась за Шариковым в сторону следственного корпуса, куда из подземного туннеля вела ещё одна железная дверь. За ней был небольшой побелённый тамбур, в котором пахло сыростью, как и в подземном переходе, и в тамбуре — ещё одна большая, обитая жестью и крашеная дверь. За ней с правой стороны был туалет и, начиная с кабинета одного из оперативных работников, слева и справа по коридору шли полтора десятка следственных кабинетов. В конце коридора была лестница, которая вела на второй этаж, где через два её пролета по десять ступенек по типу будки была расположена маленькая комнатка из пластиковых стёкол, в которой находился телефон дежурного по следственке и где обычно находилась высокая, худая и нескладная брюнетка-прапорщица лет тридцати пяти.

За стеклянной комнатой направо был ещё один коридор, в котором находились следственные кабинеты, кабинеты опер'oв и в конце — туалет. Адвокаты и следователи приходили с левой стороны из-за большой решётки и ожидали в деревянных, обитых дерматином креслицах с откидывающимися вверх сиденьями. Если не дать 50 гривен, то можно было до самого вечера ждать свободного следственного кабинета. После того, как адвокат получал кабинет, его направляли либо на этот этаж за комнату дежурной, на котором полы в коридоре были паркетными, либо на первый этаж, где в коридоре и комнатах был линолеум. И в одной из таких комнат, которые были под номерами, адвокат дожидался своего подзащитного.

Группа людей оставалась на лестнице перед стеклянной будкой дежурной. Шариков пошёл за следующей партией. А Коля-прапорщик с пышными усами-кисточкой начал, стоя у будки, по списку сверху вниз называть фамилии и кабинеты. Услышав свою фамилию и номер кабинета, арестованный либо спускался на этаж ниже, либо делал несколько шагов по ступенькам вверх и поворачивал направо, где в коридоре находил номер названного ему кабинета, в котором его уже ожидал следователь или адвокат. Коля назвал мою фамилию и сказал подниматься наверх. Там, в коридоре я нашёл свой кабинет.

В кабинете уже был Владимир Тимофеевич — адвокат. Кабинет был примерно два с половиной на три метра, со светлыми, оклеенными обоями стенами, большим, зарешёченным со стороны улицы окном, деревянным паркетом и окрашенным водоэмульсионной краской белым потолком, к которому была прикреплена лампа дневного света. В кабинете стояли полированный под светлое дерево стол и два деревянных, с сиденьями из кожзаменителя стула.

— Ну, здравствуй, дорогой! — Владимир Тимофеевич протянул мне руку, и мы поздоровались. — Я к тебе в среду не мог приехать в ИВС, а приехал в четверг — тебя уже увезли. Вот, вчера получил у следователя разрешение, и сразу утром — к тебе. Как в камере?