Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Шагин Игорь Игоревич

Я сказал, что не знаю, о ком идёт речь. Светловолосый ответил, что он о моих показаниях говорил с Маркуном и тот говорит, что это было давно. Потом светловолосый начал говорить что-то о Князеве, и тут в комнату заглянул Николай.

— Как долго вы будете? — спросил он у присутствующих.

Пока все молчали, я попросил Николая, чтобы он увёл меня, так как я устал, и, встав с табуретки, сделал шаг к приоткрытой двери. Когда я выходил в коридор, светловолосый негромко сказал мне в спину: «Ты ещё не так устанешь!»

Но остановить меня никто не мог. Мне Раков в ИВС сказал, что на СИЗО-13 власть опер'oв на меня не распространяется и что

по первому требованию меня должны увести. И что, если я не хочу с ними общаться, я должен поступать именно так. С этого дня опер'a меня больше не посещали.

Когда я вернулся в камеру и рассказал об этом Дедковскому, он сказал, что, если бы я спросил, то Коля должен был сказать, куда меня ведут. И если я не хочу разговаривать со следователем, опер'aми или адвокатом, то могу просто не выходить из камеры.

Следующие несколько дней прошли за организацией быта. Студент попросил меня поменяться с ним местами, ибо с моего места — там, где спал раньше Володя и куда я перебрался с верхней нары, — было лучше видно кормушку, за которой он непрестанно следил одним глазом. Также за сигареты каптёрщик (кладовщик) поменял мне полупустую скатку на нормальный матрас. Из двух простыней были сделаны потолок и шторка, а стена закрыта ещё одним одеялом. Так из спального места получилось вполне комфортабельное купе (в вагоне поезда, следующего в неизвестном направлении и с неопределённым местом и временем остановки). Также у каптёрщика были куплены одна половая плитка, которая выполняла роль печки — основы электропечи, алюминиевая миска для приготовления зажарки, две алюминиевые ложки и ножик из заточенного супинатора — отдельно за две пачки сигарет. Спираль для печки была сделана из Серёжиного кипятильника. В отличие от алюминиевого кипятильника, полученного мною в передаче, кипятильник Сергея был медным, и именно медный для данной цели подходил лучше всего. Кипятильник был разогнут и согнут в полудугу. Он ложился на плитку и при включении в розетку нагревался докрасна. На него ставилась алюминиевая миска — и получалось что-то вроде сковородки. Это и были в основном все предметы быта из так называемых запретов, на которые шмонщики при обысках не обращали внимания. А если что-то из этого изымалось, то лишь для того, чтобы снова продать.

На следующий день за сигареты мы уже гуляли в более просторном дворике, и хотя смены прогульщиков менялись, этот дворик стоил всегда одну пачку фильтровых сигарет.

Рядом гуляла большая камера (30–40 человек). И Студент через стену разговаривал с кем-то из своих знакомых. В одной из пауз раздался слегка писклявый, тонкий, знакомый голос Араба:

— Привет, Игорь!

— Скажи ему «привет», — тихонько сказал Студент.

— Привет! Ты почему уехал? Приезжай, я буду рад тебя видеть, — сказал я.

— Спасибо, Игорь! Если смогу — заеду! — ответил Араб.

У Араба, видимо, суд снова не состоялся, приговора не было и из суда он снова вернулся на следственный корпус. И, возможно, потому, что в шестиместной камере было семь человек (в тюрьме ничего нельзя знать наверняка), а может быть, потому, что, как он говорил, он был в отказе и этому способствовали следователи и опер'a, сопровождавшие до приговора дело, его из тройника (все маленькие камеры назывались тройниками) перевели в большую «хату».

Условия жизни в большой камере не могли сравниться с условиями жизни в тройнике. В камере, где было 30 спальных мест, обычно содержалось 40–50 человек, а иногда и 70. При этом все нижние нары —

по двое нар на человека — занимали так называемые блатные или просто крепкие ребята, находящиеся под следствием уже несколько лет, и их помощники. Как правило, это был один смотрящий, который держал и собирал «общак» (сигареты и чай со слёз матерей), а также смотрящий за смотрящим, к которому смотрящий прислушивался либо слушался, который сам не хотел светиться и был крепким и смышлёным парнем, регулярно получающим передачи и имевшим небольшую финансовую поддержку со свободы.

У смотрящего было несколько бойцов — крепких молодых ребят, — а также несколько шнырей и уборщиков. Смотрящий назначал себе смотрящих: за решёткой («решкой») — конегона, — который (и только он) мог подходить к решётке окна; за кормушкой — который (и только он) мог подходить к кормушке. Он же, смотрящий, ходил к 'oперу для общего блага камеры. Назначал тех, кто будет писать объяснительную за то, что гонял коней (ночью вся тюрьма оплеталась верёвками, через окно из камеры в камеру натягивались канатики, и по ним и туда и сюда тягали (по «дорогам») малявы, чай, сигареты и другое), и отправится на карцер страдать за общее благо. Обычно такие назначались из наркоманов, которые спали по трое на одной наре на «верхнем этаже», мочились в пластиковую бутылочку (потому что им не разрешалось слезать с нар) и не имели представления, как гонять коней.

И, конечно, моё сказанное «буду рад тебя видеть» для Араба могло означать нижнее место, частично снятое подозрение, что он «курица», и факт, что его не выломили (выгнали) из камеры, а он либо сам уехал, либо его перевёл оперативник. И на вопрос «почему тебя оттуда перевели?» был простой ответ: «Мутят мусор'a, бросают по камерам, так как я в отказе по делюге».

Я попрощался с Арабом. Он сказал:

— Давай, Игорь!

И за добрые слова, и за макароны было отплачено не меньше чем во сто крат.

Так как в камере не было телевизора, вечер прошёл за разговорами. Студент мне немного рассказал о себе: что он из России (то ли с Дальнего Востока, то ли из Якутии), что он тут гастролёр. И что у него идут суды за несколько квартирных краж.

Утром следующего дня Студент был у адвоката. К камере подошёл выводящий на следственку Коля и громко сказал:

— Дедковский, адвокат!

Дедковский на своих длинных ногах, но короткими, фиксированными шагами заходил по камере. У него была привычка: несколько раз пройти по камере туда-сюда, потом сесть на нару, когда ситуация требовала обдумывания. Дедковский пришёл от адвоката после обеда и больше часа провёл на наре в задумчивости. Потом встал и спросил:

— Кто есть чего будет?

И поставил литровую кружку воды. Кипятком можно было залить сухую картошку или запарить «Мивину». Потом он на плитке из кипятильника сделал зажарку из лука и сала, которое было у Сергея, и я, Серёжа и Славик Студент поели. Потом каждый пил чай — по крепости кто какой хотел. Дедковский пил очень крепкий чай, но говорил, что это не «чифир».

Вечером Дедковскому также принесли малявы. Он занялся их прочтением и написанием ответов. В отличие от других — тех, кто, прочитав, медленно рвал записки на мелкие кусочки и выкидывал в туалет или жёг их над дючкой (параша, туалет), непрочитанные малявы он хранил под подушкой, а прочитанные складывал в большую прозрачную пластмассовую коробку с непрозрачной крышкой. А потом уже, несколько дней спустя делал ревизию и всё ненужное выбрасывал в мусорное ведро.