Бомж, или хроника падения Шкалика Шкаратина
Шрифт:
Сын Пономаря, управляющего колхозной фермой, старого партизана, героя гражданской бойни, до сего дня хранящего, как перешептывались в селе, наградной наган с тех самых времён, и при случае пользующийся им, молодой скотник все достоинства (или недостатки?) отца впитал с кровью, скрепил кровью, и руководился той же кровью. Его не взяли в армию по причине судимости, связанной с поножовщиной, и не посадили, учитывая партизанские заслуги отца.
Ничего из того, что знал Воронок, и о чем догадывалось дошлое сельское сообщество, не ведали Цывкины: ни старший Баир, не празднующий досужие сплетни, ни тем более младший, поторопившийся на своей кобыле к шуму у пастушьего
– Твой?
– С нелепым вопросом обратился к Цывкину сын Пономаря.- Два гусака, токо масть не така... тебя Сивкиным зовут? А меня Резей. Будем знакомы.
Цывкины молчали. Младший - в силу возраста и положения, старший - в ответ на неуважительный тон.
– Слышь, Сивкин, дело есть, - сдерживая порывы жеребца, заговорил Резя, - на сто сот. Я сейчас телушку завалю... Поможешь кули на коня кинуть. Ты понял? А пикнешь - пришью... Чё молчишь?
– Телушка не твой, - твердо и глухо ответил Цывкин.- Где взял - там отдам.
– Э-э-э, паря... Ты не понял. Я не просить приехал. У нас тут обычай такой. Я приезжаю и...беру, - он выделил "я" и "беру".- А ты и твой окурок - ткнул бичом в сторону младшего Баира - зимой с мясом будешь. Идет?
– Не идет.- Невозмутимо ответил Цывкин.
– Плохой обычай.
– Не тебе решать. У меня завтра день ангела. Мне мясо - позарез. А будешь вякать - тебе не жить... в деревне. Ты же беглый. Пачпорт с убитого взял... Пацана для близиру за собой таскаешь... Скажешь, не так?- Он полез в карман за папиросой. Не спеша закурил. Бросил спичку в Цывкина.
– Уходи миром, - с нескрываемой грустью ответил Цывкин.
– Я не дам телку. Сначала прошу...
В установившейся тишине, нарушаемой только всхрапами жеребца да беспокойным биением копыт, сын Пономаря курил, а Баир Цывкин - старший молча ждал, так и не тронувшись с места. Баир-младший напрягся, как сыч. Это случалось с ним в минуты, когда сознание не успевало понять происходящее, но сердце подсказывало грозящую опасность. Не понимал и сейчас. И лишь детские руки, намертво захватившие уздечку, выдавали степень беспокойства и страха.
– Айда, покажешь телушку Никиты Попова, - как решенное дело потребовал Резя, выплевывая окурок. И, подцепил бичом с луки села коротную веревку с петлей. Круто развернув Воронка, поскакал к стаду.
Куда девалась мертвая скованность Цывкина? В несколько мгновений он вырвал сына из седла, шуганул кобылу по ребрам и уже в намете взлетел на неё. Ярость, до поры таившяяся в жилах, выплеснулась в порывистые жесткие движения и гортанный сдавленный крик.
В тот самый миг, когда Резя, проявляя удаль и безрассудство, бросив поводья и выхватив из-за голенища нож, пытался перехватить петлей рога годовалой телке, Цывкин упал на него сверху, повалил и сам кубарем откатился в сторону. Перехватив руку с ножом Рези, он легко обернул его к себе спиной, резким движением ножа прошелся наискось по лицу... Локтем ударил в затылок, и оттолкнул обмякшее тело ногой.
От дикого вскрика пораненного разбойного выродка, от хрипа мечущейся Пальмы, перепуганные коровы и лошади шарахнулись в стороны. Но Воронок тут же осадил бег кобылы и стал кружать её, похрапывая и постанывая...
Цывкин перехватил лошадей. Взлетел в седло жеребца, ухватив узду кобылы. В то же мгновение он поскакал к биваку, навстречу бегущему сыну. В несколько спешных телодвижений
Через несколько минут отца и сына Цывкиных, мерно качающихся в седлах, сопровождаемых бегущей впереди собакой, как древних предков на перекочевке, наблюдали лишь степные птицы, виражирующие в синей выси. Они умеренным галопом уходили в сторону древней реки, вдоль которой тянулся великий сибирский тракт.
Ветер остужал разгоряченные лица. Иногда они переглядывались, и всякий раз, уловив глаза друг друга, находили там улыбку и насмешку над собой, над обманутой и обманувшей судьбой. И было им вольно и уютно. И они скакали... скакали....
А досужие домыслы в оставленной деревне споро связали исчезновение отца и сына с их избушкой, сгоревшей в ту же ночь, с исчезновением телушки из стада и жеребца из топтанки у героя Пономаря. Ещё более изощренный ум удосужился повязать всё это со свежим шрамом поперек лица сына Пономаря. И тогда уже легенда двух скитальцев обросла домыслами и подробностями, в которых было мало правды, осуждения, так же как мало сочувствия и участия.
Сказывали, будто бы из цыганского табуна он угнал лучшую кобылу, фаворитку вожака, запряженную в дрожки. В полузабытом богом и людьми колхозе обменял кобылу на добротную одежонку себе и сыну, да на право переночевки. Той же ночью вернул цыганскую красавицу обратно, оставив в утешение обманутого председателя великолепные дрожки. Не скрываемую цыганскую радость возвращения украденной лошади использовал для торгов, выговорив себе разношенные хромовые сапоги, а сыну кутенка сибирской лайки.
Кто-то из кержаков рассказывал, мол, встречал похожих людей среди погонщиков скота на перегонах из Монголии.
Другие встречали Цывкиных средь вербованных в тайге, в геологических экспедициях, или на охотничьих промыслах.
Вернувшиеся с войны, якобы, заговаривали со старшим Цывкиным на Сахалине, в короткой войне с самураями...
Дальнейшие мытарства двух осиротевших Баиров по существующей легенде происходили в местечке Ферма, примечательном тем, что текущие здесь реки впадали сами в себя, озера были бездонными, леса непроходимыми, а люди породнились так, что поголовно были кумовьями. И пришлые люди встречались здесь с изрядным любопытством, граничащим с ревностью и неприязнью. Женское, мужское и детское население Фермы выбирало себе среди пришлых жертву любви, или ненависти и питалось ею с неистовством людоедов. Но очень скоро страсти иссякали, а прозаическое и поэтическое сопрягалось здесь с драматическим и трагическим так же редко, как заповедь "Я, Господь Бог твой..." с истинной верой.
Глава четвертая. Ферма
Отчизна -- это край, где пленница душа.
Вольтер
Баир - старший волчьим чутьем (да разве человеческое не чутче?!) обживал ферменское сообщество, чураясь его плотоядия и вожделения. Баир - младший, со свойственным ему обаянием, хороводился с местным подростковым выводком. Проживали они на отшибе от всех , в полуразрушенной бане, утепленной саманным кирпичом вместо обыкновенной завалинки, и горбылевой крышей, настланной на пологий жердевый скат. Из всего скарба имели лишь самое необходимое и не особенно утруждались в его сохранении.