Борьба незримая (Книга 2)
Шрифт:
– Мать их... Слушай, а я не помню - в этой крыше вообще были чердачные окна? Как в банке с чернилами...
– Должны быть... Погоди... ara!
– вон отсвечивает, я вижу... Вытянув вперед руку, Женя осторожными, но быстрыми шагами приблизился к слабо мерцавшему в почти непроницаемой темноте чердака оконцу.
– Осторожно, эти стропила - явно дубовые.
– Высоко?
– Нет, я подтянусь... Ах ты, сволочь, заколочена!.. Есть!
– Отшвырнув отодранную раму. Женя протиснулся через узкий проем и вылез на крышу. Покой и воля! Ты был прав - ни одной двуногой сволочи - с Блоком или без оного.
– А как насчет четвероногой? Твою мать!
– Чуть не поскользнувшись на обледенелой черепице, Сережа уцепился за дощатую крышу чердачного окна и, поднявшись, уселся верхом на коньке и, привалясь спиной к кирпичной трубе, скрестил руки.
– Лезь сюда.
– Четвероногая не умеет разговаривать, во всяком случае - о Блоке. Женя, обогнув Сережу, влез на трубу и непринужденно, словно располагаясь в кресле, положил ногу на ногу.
– Слезь с трубы - ты похож на Гоголевского черта.
– Воображаешь, ты - на Лермонтовского Демона? Тоже мне - Чайльд Гарольд. Кстати, о демонах - какое средневековое сочинение было самым известным?
– "Malleus maleficarum"16, - с достоинством и без запинки ответил Сережа, глядя на темнеющий вдали сосновый лес.
– "Похвала глупости" Эразма Роттердамского была адресована Томасу Мору.
– Следовательно, она представляет собой трансформацию жанра послания, - небрежно парировал Женя, с не меньшей легкостью произнося сложные слова.
– Другим популярным в средневековье жанром является трактат - например, "De civitate Dei"17 Блаженного Августина.
– Однако "Confessiones"18 Блаженного Августина значительно популярнее, чем "De civitate Dei". Она основополагает сам жанр исповеди.
– Классические образцы которого мы находим у Боэция, Абеляра... Твою мать, еще и мокрая!
– Чего?
– - Не видишь - черепица.
– Женя, на протяжении всего разговора старательно бросающий зажженные спички на крышу, сердито чиркнул еще одной.
– Она негорючая, хоть весь коробок изведи, не загорится...
– А ты не бросай, а поднеси поближе.
– Сейчас... Так вот, у Боэция и Ансельма...
– Женя, вставший, держась за трубу, нагнулся, поднося к черепице зажженную спичку, и, поскользнувшись, проехал стоя несколько шагов.
– Эй, а внизу-то сугробы!
– Ну?
– Можно же съехать! Слабо - стоя и не упасть?
– Сколько угодно!
– Сережа поднялся с конька и, прыгнув на обледенелую черепицу, широко расставив ноги, покатился вслед за Чернецким.
– ...Ну а чего вы хотите, господа?
– Сопровождаемый несколькими офицерами штаба Главнокомандующий спрятал заиндевевшие усы в пахнущий кельнской водой платок.
– Откуда у некадровых мальчишек понимание дисциплины? Разумеется, сплошь и рядом подобные эксцессы. А что прикажете поделать?
– Но этого, однако ж, быть не должно, Николай Николаевич, воля Ваша, - раздраженно бросил на ходу сухопарый начальник контрразведки.
– В какие ж, извините, ворота...
– Не должно быть, Вы говорите? Эх, Василий Львович, а вояки эти в армии должны быть или за партами?
– Эх, да что о том... А все-таки Вы им спускаете - за такой дебош пяти арестов мало. Нет, не обессудьте, Ваше Высокопревосходительство, но только дисциплинарными взысканиями...
– Господи Боже мой!
– Главнокомандующий почти с испугом воззрился на фигуры, слетевшие, преградив дорогу, в снег с крыши.
– Сережа?!
Встрепенувшись от начальственного окрика, Сережа, не отряхивая снега с расстегнутого полушубка, вытянулся и понес было руку к голове, но Чернецкой перехватил ее за локоть.
Бросив гневный взгляд на Чернецкого, непонятно с чего компрометирующего его перед начальством, Сережа попытался вырвать руку.
– К пустой голове руки не прикладывают, идиот!
– прошипел Женя в твердой уверенности, что ничто кроме Сережиного промаха не может обнаружить перед присутствующими их состояния.
– Тьфу ты...
– Сережа взлохматил и без того растрепанные волосы, окончательно убеждаясь в Жениной правоте.
– А я действительно без фуражки.
Адъютант главнокомандующего штабс-капитан Задонский, самый молодой из штаба, откровенно, но в полном одиночестве расхохотался.
– Плакать надо, г-н штабс-капитан! Et votre conduite a Vous, Monsieur l'enseigne, est-elle, selon Vous, celle qui sied a un officier russe?19?
– Никак нет, Ваше Высоко... превос... вохс...
– запутался Сережа, с недоумением обнаруживая, что недавняя во время беседы на крыше о средневековой патристике изумительная легкость речи сменилась досадным косноязычием, которое почему-то хотелось побороть, приплетя куда-нибудь Блаженного Августина.
– Ваше Высокопревосхо... преосв... Ваше Высокопреосвященство!
– Слушай, Ржевский, ты что-то не то говоришь!
– с испугом произнес Женя.
– А что не то?
– тоже немного пугаясь, спросил Сережа, так же, как и приятель, нимало не озабоченный ведением диалога на глазах у всего штаба.
– Не знаю...
Теперь уже вместе с Задонским хохотал даже начальник контрразведки, а попробовавший подавить смех, но против воли засмеявшийся главнокомандующий, сам на себя за это рассердившись, решил, что во всяком случае успеет разобраться с Сережей, и обернулся к Жене: - А Вы, подпоручик, какого полку?
– Второго Уланского, ваше Высокопревосходительство! Под... под... поручик Ч-чернецкой!
– Женя, в ответе которого чеканкой твердости хватило только на обращение, мужественно преодолел желание для краткости произвести себя в поручики. "Чернецкой" же прозвучало подозрительно похоже на чертыхание.
– Что же творится среди младшего офицерского состава?- - риторически произнес главнокомандующий. разворачиваясь к свите.
– Хорош пример для нижних чинов? Так что же, господа, хватит у вас сейчас в голове соображения на то, чтобы пойти под арест самостоятельно?