Борьба незримая (Книга 2)
Шрифт:
– Д-да... Что-нибудь русское народное в цыганском исполнении... "Степь да степь кругом"...
– Экзеги монумэнт.
– Сережа рассмеялся.
– Это мы в гимназии развлекались - пели Горация на мотив "Степь да степь кругом"... Потом еще шуточка была: приходит второгодник пересдавать латынь. Званцев, это латинист наш, будто бы спрашивает: Перфект знаете?
– Не знаю.
– Презенс индикативи активи знаете?
– Не знаю.
– Что же вы тогда знаете, хоть что-нибудь же вы должны знать?
– Я знаю, как переводится фраза "Экзеги монумэнт эрэ пэрэнниус".
–
– "Степь да степь кругом, путь далек бежит".
– Академический юмор.
– Чернецкой плеснул коньяку из новой бутылки. Ржевский, а ты любишь латынь?
– Люблю.
– А за каким чертом? Я тоже люблю, хотя совершенно не могу понять, что я нахожу в этом мертвом языке порочного народа. Вдобавок - в официальном языке дьявольского католицизма.
– Своеобразное удовольствие сноба?
– Пожалуй...
– А что до католицизма... Если честно, что-то в нем есть, чисто эстетически. Кроме Папы с его безгрешностью и туфлей... Ну да черт с Папой... Я вот чего не пойму... Лунин, помнишь? Эдак взять родиться в православии, а потом по своей воле перейти в католичество?
– По своей воле? А что такое воля? Ты затрагиваешь полуиллюзорное понятие. Тот, кто действует, как ты изволил выразиться, по своей воле, просто счастливчик, которому не удосужились нажать на соответствующие кнопки! На людей что-то из себя представляющих нужна более сложная математика для комбинации этого нажатия. Но с большинством - это арифметика.
– Женя неприятно засмеялся.
– Люди - очень простенькие механизмы.
– Чернецкой, а ведь это не твои слова.
– Однако ж ты хорошего обо мне мнения.
– Отнюдь. Я не говорил, что это не твои мысли.
– Может быть, ты и прав. Впрочем, пустое.
– Женя с усмешкой кивнул на соседний столик.
– Послушай-ка лучше, что цитируют эти господа!
"Я ее победил наконец,
Я завлек ее в мой дворец,
с пьяной задушевностью декламировал подпирающий рукой отяжелевшую голову прапорщик Тыковлев.
Буря спутанных кос, тусклый глаз,
На кольце померкший алмаз.
И обугленный рот в крови
Еще просит пыток любви...
Ты мертва, наконец, мертва!
Гаснут щеки, глаза, слова..."
– А душераздирающее зрелище!
– Зря Вы иронизируете. Чернецкой, положению этой обугленной и одноглазой дамы трудно позавидовать.
"Знаю, выпил я кровь твою,
Я кладу тебя в гроб и пою..."
– Любопытно, что именно?
– Разумеется, "Je cherche la fortune..." - негромко напел Сережа.-Между куплетами желательна подтанцовка.
"Мглистой ночью о нежной весне
Будет петь твоя кровь во мне" - встряхнув головой, возвысил голос Тыковлев и, оборвав декламацию, тяжело осел на стуле.
– Приятного аппетита.
– Сережа, неожиданно закашлявшись, поднес скомканный платок к губам.
– Ты чего?
– Дырка в легком разыгралась. Сволочные морозы.
– Сережа улыбнулся Чернецкому.
– Что поделаешь, на то оно и Финляндия.
– Женя, еще во время чтения Тыковлева поймавший несколько укоризненно-неодобрительных взглядов сидевшего с тем корнета Зубарева, нарочно заговорил громче.
– Хотя, конечно, не поручусь, что этот собачий холод не есть космогонические последствия склок между господами символистами.
– Чернецкой, ты не прав.
– По-мальчишески взъерошенный белокурый корнет сделал два шага а сторону Жени, и, качнувшись, остановился с папиросой в руке.
– Во-первых, это не смешно. Даже когда Блок женился, то это не как мы с тобой, а мистика. Это и Б-белый писал, а Белый - беломаг. А Брюсов, во-вторых, черномаг. И у них дуэль. В астрал-ле.
– На пыльных мешках?
– Женя отправил в рот несколько орехов.
– Каких мешках?
– Снова качнувшийся Зубарев посмотрел на Чернецкого с обиженным недоумением.
– Я же говорю - в астрале. Значит, по ночам вылетают. Вылетают и дерутся.
– Угол Моховой, за пятую трубу налево, - сгибаясь от смеха, тихо простонал Сережа.
– А Менделеева тоже вылетает.
– Так можно над чем угодно смеяться, Ржевский!
– Обуреваемый стремлением во что бы то ни стало растолковать Жене и Сереже воззрения блоковско-соловьевской компании. Мишка Зубарев говорил уже так громко, что за остальными столиками начали прислушиваться.
– А Блок знает, что писать, пишет вампир, значит вампир!
– И навешаю лапшу мою на уши ваши!
– в полном восторге подхватил Женя и, отставив в сторону запрыгавший в руке стакан, звонко расхохотался, закидывая назад голову.
– Да содрогнется Лысая гора пред нашествием литературной богемы! Ржевский... только ты... помолчи, а то я сдохну!
– Ваше веселье, Чернецкой, дурного тона - снисходительно ввязался в разговор из-за своего столика подпоручик Ларионов: в "мэтровом" тоне явственно ощущались четыре курса историко-филологического факультета и легкая досада на себя за дискутированис с едва ли не гимназистами.
– Если Вы не понимаете, что такое мистика, то лучше постарайтесь это скрыть. Да, у Блока есть неудачные стихи, одним из которых является это стихотворение, но что это меняет? Даже в этом плохом - тематика показательна для Блока. Блок честен. Блок открыто заявляет об отданности своей души силам тьмы. Продажа души - тема, волнующая творческие умы со времен Средневековья, дошедшая до апофеоза в творении Гёте. Да, Блок проклят, и результат страшной сделки его зловещее знание Тьмы. Впрочем, Вам, может быть, непонятен эзотерический подтекст его символики.
– Когда душа на самом деле продана, об этом не орут на каждом перекрестке!
– неожиданно взорвался Женя, веселое настроение которого мгновенно улетучилось: вскочив и повернувшись в сторону собеседника, гневно блестя черными на неестественно белом лице глазами он продолжал - стоя, упершись коленом в стол и чуть заметно раскачиваясь всем телом с какой-то грациозно-змеиной гибкостью: - Об этом молчат!! Так молчат, что Вы пройдете мимо и не заметите! Что Вы знаете о том, как на самом деле совершается продажа души? Без гробов, без черепов, черных свечей и прочего романтического хлама?