Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
— Бить вас некому, — басом заметил молодой парень, отходник. Голос у него выходил, как из рупора. — Путаники вы, я посмотрю. Там не прилипли и здесь болтаетесь.
Сосед Кости притих. Он соглашался со всеми. Но в беседу вмешался Морозов. Орловец говорил мягко, беззлобным грудным голосом, несоразмерным с его мощной фигурой, — будто мял руками вату. Говорил он чужое, откуда-то навеянное, неосмысленное.
— Эх, ребятушки. Да чаво там. Нету-ти нынче мужика и нечаво толковать о нем. И все мы не знаем, для чего живем. Без
— Правильно, лапоть, — хрипнул из угла Алданец. — Не все ли равно, кто нас жучит. Для человека должна быть воля — слабода, а ее у нас собаки слопали.
— Ты, Морозов, для вшей живешь, потому что два года в бане не был, — сердито бросил Костя. Он поднялся с нар и жадно отпил из котла холодной воды. — Без мужика, — передразнил он. — Знаю я мужиков твоих, сам из деревни. А если надо помещика, то катись за границу. Болтаешь только зря.
— А ты чаво скобелился? — удивился орловец.
— Вертись колбаской, — поднялся Алданец. — Начинили его там… Лакей!
— Не треплись, — отшиб Костя.
Подслеповатый снова закашлялся, а отходник скрипнул нарами и поднялся между Алданцем и Костей.
— Ложитесь, — грозно сказал он.
Хлопушин бросил чесать ноги и, зевнув, робко укрылся полушубком.
— Хвалить неча и кулацкую сословию, — сиплым тенором врезался проснувшийся Рома Цыганок, которого в артели звали Пегашкой.
Хлопушин и Морозов замолкли. Кости они побаивались, но и с бесшабашным Алданцем дружить не могли. А больше всего они опасались, что Мочалов уйдет к шахтерам и уведет за собой лучших ребят из артели.
Костя туго подтянул опояску и скрипнул дверью.
— И вот же самондравный, — ухмыльнулся орловец.
— Просто сволочь, — сплюнул Алданец.
Супостат дремал, полулежа на связке сена. Он поднял голову и пугливо поднялся.
— Кто тута?
— Иди спать, а я останусь, — сказал Костя.
Ларька закурил трубку и, чтобы не сыпались искры, зажал ее в кулаке.
— Окаянная жистянка, — проворчал он.
Из избушки доносился ядреный храп. Ветер утихал.
Глава четвертая
1
Тягучая, как китайская халва, поползла сплетня среди почитателей главного инженера.
— Конечно, Вандаловская сядет на теплое место.
— Несомненно… Видите, с какими новаторскими замашками приехала.
— А знаете, говорят, здесь старая связь с любовной интригой… Правда?
— Ну, это меньше всего вероятно. Просто политика новой дирекции — брать кое-кого и развязать руки. А интрига?.. Нет…: Все же, знаете, интеллигентка и — мужик… К тому же заграничное образование.
Слухи… Шепотки…. Предположения…
А когда рудоуправление поручило составление производственной программы Клыкову совместно с Вандаловской, то химик Перебоев в присутствии инженера Антропова иронически поздравил Татьяну Александровну:
— С успехом вас, интересная женщина.
— Я не вижу здесь успеха, — холодно ответила она.
— Ну-с, знаете. Иван Михайлович ученый с мировым именем и вдруг такое противопоставление. Это, знаете, очень странно, очень странно.
Толстяк Перебоев перекосил круглое толстоносое лицо, приподнял коричневую шляпу и комично расшаркался.
Заметив с первой встречи склонность Перебоева к болтливости, Вандаловская сначала не придала значения этому разговору, а затем задумалась. Она, по поручению директора, набрасывала эскиз бремсберга. Двигатель должен был доставлять руду из трех шахт до обогатительной фабрики. Пунктиры и звездочки мухами разлетелись в стороны от жирных бороздок разреза — получались кресты.
— Вы расстроились, Татьяна Александровна? — спросил Антропов.
Безусое, моложавое лицо инженера понравилось Вандаловской еще на производственном совещании. Чувствуя себя человеком новым, она воздерживалась входить в близкие отношения с малознакомой публикой, но печальные серые глаза Антропова подкупали.
— Вы слышали остроты химика?.. Не понимаю, в чем тут дело?
— А вы не обращайте внимания.
Антропов пыхтел папиросой, что-то еще хотел сказать, но Вандаловская накинула на плечи пальто и продолжала:
— Вероятно, у некоторых товарищей специалистов получилось впечатление, что я сознательно третирую своими выступлениями главного инженера. Но это вздор. Я вижу, что здешние руководители желают заниматься серьезным делом, а это совпадает и с моими намерениями. Почему же не допускают, что Клыков тоже может ошибаться?
Татьяна Александровна собрала бумаги и вышла.
Обшитая кошмой дверь глухо скрипнула. В коридоре встретилась Катя Самохватова. Девица размахивала клоком исписанной бумаги.
— Мобилизация партийцев и комсомольцев, товарищ инженер.
— Какая мобилизация?
— А на разрез-то… Забыли? Бремсберг-то ваш.
— Но ведь еще план и чертежи не готовы?
— А мне Стуков и директор поручили. Идите, вас они ждут…
Катя торопилась. Круглая, с цветущими щеками, она стремительно вломилась к ундервудкам.
В окружении Бутова и Стукова Гурьян, согнувшись, рассматривал сводку золотодобычи за последний месяц. Трижды склеенные листы контокоррентной бумаги ломко хрустели под пальцами шахтеров. Цифры сливались, черные бороздки бежали вниз, к итогам. Гурьян поддернул стул и, не поднимая головы, сказал:
— Плохо, Татьяна Александровна.
— Да?
— Трещим по всем швам… По основным показателям едва перевалили за половину, а особенно худо с запасами руды. Вводим вторую смену… Но я боюсь, что до этого нас законсервируют.