Борис Суперфин
Шрифт:
Долгий такой отходняк, вот что это было, если прозой.
У Инны всё сложилось удачно, один американский родич взял ее бухгалтером в свою фирмочку. Илюша, закончив школу, выиграл конкурс и получил грант на бесплатное обучение в колледже. (Он всегда был у него способным, но чтобы так!)
Борис общался с сыном по скайпу. Что же, всё то раздражение, что копится обычно между родителями и детьми в процессе жизни, быта и воспитания здесь остается за кадром. Борис с сыном наслаждаются лучшими сторонами друг друга при отсечении прочих. (Хотя Борис мог быть занудным и по скайпу.) «Дистанционное отцовство, – язвил на свой счет Суперфин. – Зато хорошо получается».
Год назад Илюша прилетал к нему в Дрезден.
Вскоре после развода появилась женщина, но это было так и ненадолго.
Маме все-таки понадобилась операция в платной клинике. Они хотели продать свою хрущевку так, чтобы для Бориса можно было купить хоть какую-нибудь однокомнатную, но времени на такие комбинации, как он понимал (пусть родители и не признавались) уже не было. Борис сказал, чтобы они не думали рисковать, продадим по низкой цене, быстрее лишь бы. А всё, что останется после уплаты за операцию… они найдут как распорядиться, словом.
Итак, по стечению обстоятельств Борису на родине не осталось места, что при желании можно понять как метафору. Тут как раз счастливо пришла бумага из Германии. (Они с Инной в свое время подавали документы, так, на всякий случай.)
После продажи родительской хрущевки и до отъезда попробовал жить у женщины, но пришлось переехать к своему дяде. Чего он ждал от Дрездена? В общем-то, ничего.
Борис получал свою долю от аренды их замечательной недвижимости, Инна свою. И всё хорошо, кроме падения цены за съем и простоев в начале кризиса. Их квартира была нужна руководству открывавшихся в N-ске представительств всевозможных компаний, а тут как раз всё начало закрываться. Квартирой заведовала жена дяди Наума Ольга за небольшой, чисто символический (потому как родственница) процент. Если бы зависело от самого дяди, для Бориса и Инны всё было б вообще бесплатно. Но к тому времени от Наума мало уже что зависело.
Год назад Инна потребовала продать квартиру. Это был удар. Борис доказывал, что уже лет через пять их квартира будет вдвое дороже, но Инна жила сегодняшним днем. А у него рушились все его планы на старость. Рента до пенсии и счастливая жизнь на вырученное от продажи квартиры после… Борис боролся, «пробивался к ее здравому смыслу», негодовал, чуть инфаркт не получил на этом.
– Ты отдаешь себе отчет, что продажа затянется, а квартира тем временем будет стоять.
– Понимаю, конечно, что совершаю преступление перед отечественной словесностью, – цедит Инна, – ведь ты не сумеешь теперь издавать свою нетленку.
А продажа действительно затянулась. Первые полгода даже просмотров не было. Слишком дорого это для N-ска, видимо. Инна их всех издергала: и Бориса, и Ольгу, подозревала, что они по сговору пытаются всё сорвать. Её напор натыкался на сжатые скулы Ольгиной деревенской сдержанности, а у Бориса выдержки не хватало, орал ей в трубку: «Тогда езжай в N-ск и продавай сама!»
Инна требовала снизить цену, но тут уже Борис уперся. Всё это было муторно, склизко, немилосердно затянуто, и он чувствовал себя бездарным и старым.
И вот наконец-то! Неужели весь этот кошмар в ближайшее время закончится? Он забудет этот год, это свое ощущение скисшей, створоженной крови. Забудет Инну. Что еще хорошо бы забыть по итогам такой эпопеи? Он позвонил Инне, сказал, что едет, пусть готовит доверенность на право продажи. Инна счастлива.
Уже через пару дней перезвонила. «Знаешь, Илюша как раз заканчивает колледж, и было бы хорошо…» – далее следовали общие рассуждения и множественные упреки, из которых он понял, что хорошо было бы, если он какую-то часть из вырученных им от продажи денег подарит Илюше, «дабы дать ему старт». Кстати, это в любом случае справедливо, так как его доля гораздо больше, чем у нее. К тому же, он «так виноват перед сыном, пусть деньгами, конечно же, этого не исправить».
Если бы он владел квартирой один, то вполне себе мог не охранять сейчас Дрезденский супермаркет. Мало того, что она испортила ему половину жизни, хочет испортить вторую… Бог с ним с прошлым, но так обкорнать его будущее! Но не убивать же ее, в самом деле. Тем более, что это весьма проблематично, по причине географической удаленности.
Инна смеется, стало быть, считает, что он уже сдался. Сдался? Он сам не знает.
Он восстановил отношения с Галиной (Галиной Давыдовной). Как-то так само собой получилось, вскоре после той его истории (он понимает, конечно, фальшь этого слова) с Сашей. Ну да, кто-то же должен иногда отмывать его сковородку. Ирония помогала лишь в какой-то мере.
Вполне себе рубенсовских форм, его ровесница Галина Давыдовна когда-то была красавицей в восточном стиле (и увяла достаточно рано, как и положено восточным красавицам.) Периодически предъявляла ему доказательства в виде старых фото. «Видишь, какие у меня были ресницы! Мне даже не надо было пользоваться тушью». «Видишь, какие у меня были волосы! Видишь!» Уверена, что всякий должен, просто обязан быть счастлив от самого факта общения с нею. И совсем не замечает, что Борис не слишком счастлив. Впрочем, он и не претендовал. Да! Насчет их разрыва. Она так и не узнала, что Борис прекращал отношения с нею. Просто весь месяц у него было то одно, то другое и у них не получилось встретиться. Жаль, конечно, но ничего, бывает.
У Суперфина не было какого-то определенного типа женщины. Инна вот достаточно миниатюрная, Галина вот. Но женщина должна волновать, то есть должно быть обаяние. И это важнее для него красоты самой по себе. А Галина изначально была красавицей без обаяния. Если бы они встретились в молодости, она бы его вряд ли заинтересовала, во всяком случае, надолго. А сама Галина в ответ на ухаживания юного Суперфина фыркнула бы только и отвернулась. А сейчас? Почему она на его диване сейчас?
Получается, время вот так вернуло его пренебрежительно фыркавшим и отворачивавшимся от него красавицам? Это Суперфин так язвит на свой счет.
Она говорит, говорит. Эти ее бесконечные монологи о себе удивительной, о своих мужьях, обстоятельствах, теперь уже взрослых детях, перипетиях, дрязгах. Говорит, доказывает, что она права. Эта ее мелочность счетов с судьбой. Говорит, говорит, всё еще пытается что-то такое доказать судьбе, времени, жизни.
Борис кивает, что-то вроде: «Да, ты права». Вот что ей нужно от него. А его усилия над ней на диване всегда воспринимались ею спокойно. «Раз уж так полагается», – всякий раз читалось на ее лице в эти минуты. Это для нее своего рода плата за то, что он ее понимает. А ведь было время – он ее добивался. И добивался достаточно долго. Правда догадывался, что, скорее всего, будет разочарован. (И первая их близость действительно разочаровала.)