Борись за меня
Шрифт:
Она мягко улыбается.
— Да. Так и есть.
— С ней все будет хорошо. Другого выхода нет. Они оба выпутаются из этого, а потом я найду способ объяснить все Сидни. Мы вдвоем разберемся с этим и станем семьей.
— Сидни не сдается.
— Нет, она не такая.
Она должна быть в порядке. Они оба.
В этот момент входит врач, и Сьерра поднимается на ноги. Мы оба смотрим на него, и когда его глаза опускаются на пол, мое сердце тоже замирает.
Глава двадцать девятая
Деклан
В моей жизни были моменты, когда я чувствовал себя
Услышав, как доктор пытается объяснить, что происходит с Сидни, я сломался.
— Я не понимаю, — говорит Сьерра, сжимая мою руку, и по ее лицу текут слезы.
— Операция прошла хорошо, опухоль удалили, но мы с большим трудом пытаемся вывести ее из наркоза. Я не уверен, что происходит, но мы проводим тесты, чтобы выяснить, что заставляет ее оставаться под наркозом.
Я коротко дышу, пытаясь взять себя в руки и понять, что, черт возьми, происходит.
— Значит, она жива? — спрашиваю я.
— Да, она жива и дышит самостоятельно, но не просыпается и не реагирует.
— Были ли какие-нибудь осложнения во время операции? Разве она не может просто проснуться? Это нормально?
Доктор качает головой.
— Нет, это ненормально, и мы не столкнулись с чем-то, чего не ожидали. Она потеряла немного больше крови, чем мне хотелось бы, но ничего такого, из-за чего я бы беспокоился.
— А что с ребенком? — мой голос напряжен даже для меня самого.
— За ребенком следили все это время, и у него все хорошо. Сердцебиение по-прежнему сильное. Я не хочу, чтобы вы паниковали, — быстро говорит он. — Это может быть пустяком, но мы все равно следим за ней и, как я уже сказал, проведем несколько дополнительных тестов. Знайте, что мы делаем все возможное, и мы продолжим держать ее в отделении интенсивной терапии, чтобы обеспечить ей постоянный уход.
— Мы можем ее увидеть? — голос Сьерры дрогнул.
— Только по очереди.
Я поворачиваюсь к Сьерре, и она вытирает лицо.
— Ты должен пойти первым, я должна позвонить… семье и… иди к ней, Дек.
Этого не может быть. Я не могу потерять ее сейчас. Я только что вернул ее. Она очнется, ей просто нужна причина для этого. Я иду за доктором в палату, не говоря ни слова, желая, чтобы, когда я войду туда, она смотрела на меня, а я упал на колени и умолял ее понять.
Я расскажу ей все, докажу, что люблю ее, и объясню, что уехал не потому, что бросил ее, а потому, что хотел подарить ей то, чем она дорожила.
Все это прояснится, я знаю это. Это должно произойти, потому что ни один Бог не настолько жесток, чтобы отнять у меня единственное, что у меня осталось.
Конечно, у меня есть братья, но они не Сидни.
Они не являются причиной моей жизни.
Стеклянная дверь в ее палату сдвигается влево, и время останавливается.
Вся ложь о том, что это не реально, подтверждается.
Вот она.
Лежит, не шевелясь, с закрытыми
Моя Сидни, девочка, в крошечном теле, в которой было больше жизни, чем в тысяче людей, неподвижна. Ее смех и умные комментарии не наполняют воздух.
Вместо них — тишина.
Жутко тихо.
И я хочу умереть.
Я хочу, чтобы она вернулась. Я хочу иметь возможность умолять ее простить меня, пообещать, что позволю себе любить ее, и дать ей веру, которую я не смог ей показать.
И тогда я делаю то, чего не делал с тех пор, как потерял мать… Я плачу. Слезы падают по моим щекам, когда отчаяние охватывает меня так, как я никогда не чувствовал до этого момента.
Пожалуйста, Боже, не делай этого. Пожалуйста, дай мне еще один шанс все исправить. Не забирай у меня то, что мне так нужно. Позволь мне… пожалуйста.
Я иду вперед, от ужаса мои ноги словно налились свинцом. Мое сердце учащенно бьется, и я не могу говорить, пока иду к ее кровати и беру ее руку в свою.
Слезы свободно падают по моим щекам, но я не отмахиваюсь от них. Я позволяю им течь по моему лицу, до самого сердца.
— Может ли она… она ли это? Я пытаюсь сформулировать вопрос, но слова вырываются с трудом и застывают в горле.
— Она жива и дышит самостоятельно, мы не уверены, что она слышит, но в данный момент она не отвечает. Я дам вам немного времени, прежде чем мы заберем ее для еще одного теста. Возможно, ваш голос поможет. Доктор открывает дверь и уходит.
Я не знаю, что делать. Ничего не хочется, и внутри меня пустота.
Я откидываю ее светлые волосы с лица.
— Сид, ты должна проснуться, — она не двигается.
— Понимаешь, я не могу жить в мире, где тебя не существует, и не могу смириться с твоей потерей, поэтому мне нужно, чтобы ты проснулась. Я знаю, что просить об этом эгоистично, и у тебя нет причин беспокоиться о том, что я мучаюсь без тебя, но ты мне нужна, Бин, — я сажусь в кресло, моя рука переплетается с ее. — Я должен был прийти за тобой в ту ночь. Я должен был прибежать к тебе и умолять простить меня за то, что я был трусом. Если бы я рассказал тебе обо всем, о своих планах, о своих страхах, о своем сердце, то, возможно, ты бы сейчас была в сознании. Я люблю тебя, Сидни. Я люблю тебя больше, чем могу выразить. Ты должна проснуться, чтобы я мог рассказать тебе все это. Я хочу загладить свою вину перед тобой и нашим сыном… — мое горло сжалось, голос надломился, и еще один всхлип вырвался наружу.
Наш сын.
Он сейчас внутри нее, пока она спит. Знает ли он, что мама любит его больше собственной жизни? Знает ли он, насколько она совершенна и как ему повезло с ней? Будет ли он тем, что поможет ей бороться?
Мой большой палец гладит ее руку, и я жду чего угодно.
— Я купил твою ферму. Я бы купил сотню таких, если бы это означало, что ты будешь счастлива. Я столько всего сделал не так, Сид. Пожалуйста, Бин, открой глаза и позволь мне все исправить.
В стеклянную дверь стучат, прежде чем она открывается, и доктор снова входит.