Бородинское поле. 1812 год в русской поэзии (сборник)
Шрифт:
То в сугробах снежных вязнут,
То скользят, вразброд взбираясь
На подъем оледенелый…
Где пройдут – по всей дороге
Пушки брошены, лафеты;
Снег заносит трупы коней,
И людей, и колымаги,
Нагружённые добычей
Из святых московских храмов…
Посреди разбитой рати
Едет вождь ее, привыкший
К торжествам лишь да победам…
В пошевнях на жалких клячах,
Едет той же он дорогой,
Где прошел еще недавно
Полный
К той загадочной столице
С золотыми куполами,
Где, казалось, совершится
В полном блеске чудный жребий
Повелителя вселенной,
Сокрушителя империй…
Где ж вы, пышные мечтанья!
Гордый замысел!.. Надежды
И глубокие расчеты
Прахом стали, и упорно
Ищет он всему разгадки,
Где и в чем его ошибка?
Все напрасно!..
И поник он, и, в дремоте,
Видит, как в приемном зале —
Незадолго до похода —
В Тюльери стоит он, гневный;
Венценосцев всей Европы
Перед ним послы: все внемлют
С трепетом его угрозам…
Лишь один стоит посланник,
Не клонив покорно взгляда,
С затаенною улыбкой…
И, вспыливши, император:
«Князь, вы видите, – воскликнул, —
Мне никто во всей Европе
Не дерзает поперечить:
Император ваш – на что же
Он надеется, на что же?»
«Государь! – в ответ посланник. —
Взять в расчет вы позабыли,
Что за русским государем
Русский весь стоит народ!»
Он тогда расхохотался,
А теперь – теперь он вздрогнул…
И глядит: утихла вьюга,
На морозном небе звезды,
А кругом на горизонте
Всюду зарева пожаров…
Вспомнил он дворец Петровский,
Где бояр он ждал с поклоном
И ключами от столицы…
Вспомнил он пустынный город,
Вдруг со всех сторон объятый
Морем пламени… А мира —
Мира нет!.. И днем и ночью
Неустанная погоня
Вслед за ним врагов незримых…
Справа, слева – их мильоны
Там, в лесах… «Так вот что значит —
Весь народ!..»
И безнадежно
Вдаль он взоры устремляет:
Что-то грозное таится
Там, за синими лесами,
В необъятной этой дали…
1876
Воробьевы горы
Не горят златыми льдами,
Ни пурпурными снегами,
Средь небесной
Их венчанныя главы;
С ребр не хлещут водопады;
Бездны, воя и шумя,
Не страшат пришельца взгляды,
Ни пугливого коня;
Но люблю я эти горы
В простоте веселой их,
Их обрывы, их уборы
Перелесков молодых.
Там любил я в полдень жаркий
В тишине бродить. Вдали
Предо мною лентой яркой
Волны резвые текли;
Прилетал порой тяжелый,
Звучный гул колоколов,
И блистал, как бы с престола,
Между долов и холмов,
Сердце Руси православной,
Град святой перводержавный,
Вековой – Москва сама.
И сады ее густые,
И пруды заповедные,
Колокольни, терема,
Кровель море разливное,
И, в торжественном покое,
Между ними, в вышине,
Кремль старинный, сановитый,
Наш алтарь, в крови омытый
И искупленный в огне.
С этих гор святой вершины
Страшный миpy исполин
Устремлял свой взор орлиный
На московские равнины
И огни своих дружин.
«Вот, – он мнил, – венец желанный,
Плод трофеев и утрат!
Мы отсюда дланью бранной
Спеленаем север льдяный,
Сдавим гордый Арарат,
И пустынные народы
Предо мной копье склонят,
И дополюсные воды
У моих восплещут пят!
Мне ль ты царство устрояла,
Венценосная Жена?
Для меня ль ты насаждала
Здесь величья семена?
Я пожал их в бранном дыме:
Царство руссов – мне дано!
И заблещет днесь оно
В европейской диадеме,
Как азийское зерно».
Так он мнил. Венец нетленный,
Mиpa кровью окропленный,
Зрел над гордой головой
И сжимал весь круг вселенной
Скиптроносною рукой;
А меж тем, угрюм и страшен,
Мрак спускался на поля,
И вокруг кремлевских башен
Кралась пламени змея.
Иван Саввич Никитин
1824–1861
Русь
Под большим шатром
Голубых небес —
Вижу – даль степей
Зеленеется,
И на гранях их,
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.
По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.
Посмотрю на юг —
Нивы зрелые,
Что камыш густой,
Тихо движутся;
Мурава лугов