Бородинское поле
Шрифт:
Наташа смотрела на его серое осунувшееся лицо и
мутные глаза и с ужасом видела, что перед ней совсем другой
человек, не похожий на того, который неделю тому назад
встречал ее в аэропорту. Она понимала, что отцу плохо, и -
надо глядеть правде в глаза - почти наверное знала, что
больше они не увидятся. Чтоб сдержать слезы, она через силу
улыбалась, сопровождая эту неестественную, вынужденную
улыбку пустыми словами:
–
верится, что я в Москве и вижу тебя.
"В последний раз", - мысленно прибавил он и протянул
руку к журнальному столику, на котором стояли две
одинаковые коробочки-футляры. Он взял сначала одну и
передал дочери, сказав:
– Это тебе. На память.
Наташа открыла коробочку. В ней были изящные
дамские часы производства Второго Московского часового
завода.
– Они без всяких секретов, - сказал Глеб Трофимович и
тихо улыбнулся одними глазами.
Он совсем не хотел таким подарком уязвить дочь, и в
словах "без всяких секретов" прозвучала безобидная шутка, но
Наташу она больно задела, царапнула по самому сердцу. И по
растерянному выражению ее глаз и вдруг вспыхнувшего лица
даже Дэниел догадался о смысле подарка и спросил жену, что
сказал ей отец. Наташа не ответила. А тем временем Глеб
Трофимович передал Наташе другую коробочку и сказал, что
это для внучки, и еще раз выразил сожаление, что не
встретился с Флорой.
– Ты скажи ей, что я хочу ее видеть. Пусть приезжает.
В коробочке была изящная брошь, сделанная искусным
мастером Федоскинской фабрики: на черном лаковом фоне
веточка земляники с тремя ягодками - одна ярко-красная,
переспелая, другая розовая, крепкая, налитая и третья
маленькая, зеленая. Брошь поражала какой-то незатейливой
прелестью и трогательной чистотой. А в трех земляничках для
Глеба Трофимовича крылся особый смысл.
Простились они здесь, в этом кабинете, где теперь на
тахте, на высоких, пышных подушках лежал Глеб Трофимович
и слушал тишину пустой квартиры. Он был один: Александра
Васильевна вышла ненадолго в магазин и аптеку. Иногда в
тишину внезапно и тревожно врывался звонок телефона,
доносившийся сюда из кухни. Он мешал думать. А думы Глеба
Трофимовича плыли неторопливо и печально, как осенний
журавлиный клин. Он думал о своих детях, о Наташе, с
которой простился навсегда, о ее сложной судьбе. Он
испытывал к ней чувство жалости и щемящей тоски, несмотря
на то что Наташа старалась убедить его в
счастлива и вполне довольна жизнью. Конечно, понятие
счастья относительно, рассуждал генерал.
Он жалеет, что не довелось повидаться с внучкой
Флорой. Подарок послал ей - три землянички. Поймет ли, что
сие значит? Едва ли, да и не нужно, у нее своя родина, своя
жизнь. Вспомнилась Нина Сергеевна - Наташа много и
подробно о ней рассказывала, о ее сыновьях - Викторе и
Бенджамине. Подосадовал, что ничего ей не послал с
Наташей: думал, да не придумал, что послать.
И снова совсем неожиданно мысль перекинулась на
часы, подаренные Дэниелом. Мысль эта была неприятна и в
то же время прилипчива, как осенняя муха. Нет, он нисколько
не винил ни Наташу, ни ее мужа. Просто сам факт заключал в
себе нечто символическое, сгусток образов, методов, идей -
омерзительных и тревожных.
Мысли таяли, исчезали, отвлекаемые неприятным
физическим ощущением. Душно. Или это так кажется? Верно -
так кажется, в комнате совсем не душно. Просто не хватает
воздуха. Его охватила тревога, стихийная, помимо воли. Он
попытался подавить ее, успокоить себя внушением: ничего
страшного. Пощупал пульс - да, слабый, едва уловимый.
Пальцы рук немеют, точно сотни мелких иголок пронизывают
их - и все выше, выше. Он протянул руку к столику, достал
нитроглицерин, проглотил одно зернышко. Не помогает. Вот-
вот должна прийти Саша. Ах, какая обида, что нет Саши!
Накапал в рюмочку валокордину, поднес к губам слабой,
дрожащей рукой, выпил и лег на подушку. Воздуха, не хватает
воздуха. И колики иголок побежали по конечностям ног. И по
рукам - все выше и выше. Уже онемели и посинели кисти рук,
перестали слушаться. Он уже не мог ими прощупать свой
пульс. А мысль, ясная, совершенно четкая, мечется, как
птичка, попавшая в западню. "Это все - конец. Как просто и
нелепо. Саша, Леночка, Слава... Что же это? Родные...
Воздуха, дайте воздуха..."
– Спокойно, генерал Макаров, без паники, - вслух сказал
он самому себе.
– Ты жил, как солдат, честно и мужественно.
Сохрани мужество до последнего вздоха.
И тут ему в этот трагический миг вспомнилась осень
сорок первого, Бородинское поле и комиссар Гоголев
Александр Владимирович с приветливой улыбкой на бледном
лице.Это и был его последний вздох.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ