Босс скучает
Шрифт:
— Слушай, да не стоило, — неуверенно добавляю я.
— Стоило-стоило.
От крепкого напитка во рту приятная горечь, а от веса руки Германа на моих плечах — тепло.
— Всё, больше не могу, — я возвращаю ему чашку с недопитым кофе.
— И этого достаточно, — в голосе Германа небольшая улыбка.
Его руки теперь в моим волосах, быстро вытаскивают невидимки и разматывают небрежную «булочку», которую я соорудила с утра.
— Разве можно так сильно стягивать волосы, — комментирует Герман.
— Нормально
В опустившейся тишине вдохи-выдохи Германа кажутся мне дальним эхом моего собственного дыхания. Он мягко потирает мою кожу и перебирает пряди, подушечками пальцев находит именно те точки, на которые следует нажать. Движения у него бережные, но чёткие и сильные.
Слегка приоткрываю глаза, и вижу лицо Германа совсем рядом со своим, он присел так, что мы оказались на одном уровне. Так близко я давно его не видела. Он такой сосредоточенный на своём деле, что я бы, наверное, даже усмехнулась, если б мне не было так дурно.
— Тебе надо прилечь, — заявляет Герман, пока я его разглядываю.
С трудом мне удаётся не застонать от разочарования, когда упоительные движения прерываются, а сам он встаёт, чтобы сходить за пальто, висящим в шкафу.
— Не бог весть какая подушка, но сойдёт, — сматывая в рулон пальто и укладывая меня на него, заявляет он.
Прямо в туфлях я закидываю ноги на диван и делаю глубокий вдох, чувствуя, как аромат Германа, затерявшийся в складках мягкого кашемира, окутывает меня.
Руки Островского снова в моих волосах, пальцы продолжают бережную работу. Кажется, боль потихоньку отступает, а я сама уплываю куда-то на тёплых волнах, которые качают меня на своих гребнях.
Следующий раз, когда открываю глаза в кабинете темно. В ноябре солнце садится рано, поэтому сказать, сколько сейчас точно времени, сложно. В висках уже не бьётся острая боль, она переросла в тупую и отдалённую, напоминающую о себе, когда я пытаюсь повернуть шею.
Тёплый кашемир под щекой уютно греет, а тело укутывает непонятно откуда взявшийся флисовый плед.
Мягкий перестук клавиатуры привлекает моё внимание, и я смотрю в сторону стола Германа. На лицо Островского падает тусклый свет монитора, и я думаю, сколько же я проспала, пока он тут работал. Обстановка даже какая-то домашняя. Как в те вечера, которые мы проводили у меня дома, когда он составлял конспекты и планы занятий, а я дремала после дня в университете.
Нет. Неправильные мысли. Об этом лучше не вспоминать.
— Ну, как, тебе получше? — отвлекаясь от своего занятия, спрашивает Герман.
Вероятно, моё пробуждение не ускользнуло от его внимания.
— Да, — голос чужой, словно бы и не мне принадлежащий.
— Отлично, не хотел тебя тревожить. Но если ты готова, давай отвезу тебя домой.
После его слов я тихонько усмехаюсь.
— Что смешного я сказал? — тут же спрашивает Герман.
— Если ты готова, — повторяю. — А если бы я так и спала, сидел бы тут до утра? Без сна?
— Очень даже может быть, — пожимает плечами Герман, а затем добавляет, чтобы меня обескуражить: — Или прилёг бы рядом.
Мне и хочется, и не хочется представлять, как Герман ложится рядом. Даже не смотря на своё плачевное состояние — тело почему-то реагирует на его слова. В животе наливается приятным жаром, а бледные щёки начинают гореть. Спасибо, что тут темно, и Островский этого не видит.
— Ну так что? — усмехается Герман. — Поехали? Или…
Возможное окончание повисает в воздухе знаком вопроса.
— Поехали, — поспешно соглашаюсь я и готовлюсь подняться.
— Полежи ещё пару минут, — останавливает он меня, — я закончу письмо.
— Ладно.
Прикрываю глаза, но сама тайком из-под ресниц наблюдаю за ним. Герман слегка хмурится, когда обдумывает ответ, потом быстро набирает что-то на клавиатуре, потом снова застывает. Пиджак он снял, а рукава рубашки закатал до локтей. Руки у него сильные и загорелые, словно он с пляжа вернулся. Кто знает, куда он теперь летает на выходные. Денег у Островского за последние годы прибавилось, может себе позволить. Вот мы и в разной весовой категории. Но так и должны было быть, наверное. При его светлой голове и гибкости мышления. К некоторым вопреки всему приходит успех. Он был неизбежен и в случае Германа. Несмотря на печальную историю с институтом, в которой я сыграла свою роль.
Он уже не мальчишка, а привлекательный мужчина, к которому я по-прежнему испытываю болезненную тягу. Пора бы уже это признать. Сегодня мы оба преодолели физический барьер. Так долго и так интимно Островский меня не касался ни разу с момента своего возвращения. И это его «поухаживаю за тобой» возымело ни один лишь лечебный эффект.
— Я всё, — сообщает Герман, встаёт и подхватывает пиджак со спинки кресла, только не надевает его.
— Отлично, я воды выпью и умоюсь, — опускаю ноги на пол и ищу туфли в темноте.
Он и обувь мою снял, какая забота.
Пошатываясь на высоких каблуках, я иду в ванную комнату, наклоняюсь над раковиной и плескаю себе пару пригоршней прохладной воды в лицо. Чудесно, может быть, это остудит огни на скулах.
Пытаюсь как-то навести порядок во взъерошенных Германом волосах, но с небольшим успехом. Ах, да ну их к чёрту. Остаётся только ходить с прямой спиной и сильно шеей не крутить, иначе боль резкими толчками бьёт по вискам.
В бизнес-центре уже пусто и включен вечерний дежурный свет. Цоканье моих каблуков кажется самым громким на свете звуком. Я бросаю короткий взгляд на круглые настенные часы на первом этаже. Боже, уже начало двенадцатого. Проспала, считай, весь день.