Босс скучает
Шрифт:
Я ведь его люблю. Как мы могли дойти до подобных мерзких сцен за такой короткий отрезок времени?
Внутри, вопреки здравому смыслу, рождается тихая радость. Герман рядом и то, что я касаюсь его, словно глоток свежего воздуха. Только и это ощущение быстро исчезает.
Герман наклоняет голову и утыкается лицом в мои распущенные волосы, его горячее дыхание касается шеи, и реакция в виде дрожи не заставляет себя ждать. На мгновение я дезориентирована и сбита с толку, а Герман опять требует ответа, а я даже не знаю, что ему сказать.
— Варвара?
— С ума сойти, называешь меня полным именем, — взбудоражено бормочу я. — Наверное, поговорить серьёзно
Что ж, нападение — лучшая защита; это правило ещё никого никогда не подводило.
— Наверное, хочу.
— А извиниться передо мной не хочешь?
Вскидываю голову, прямо встречая его сердитый взгляд. Герман резко разворачивает нас, почти на сто восемьдесят, и мы двигаемся в другую сторону в толпе таких же танцующих.
Если скажу ему, что не хотела сливать его фото, будет звучать крайне глупо. Да и не поверит он, в общем-то. Хотела или не хотела — значения уже не имеет, это просто случилось и всё.
— Извиниться? Варвара, ты ничего не путаешь? Кто из нас двоих должен извиняться?
— Ты! Пришёл сюда, вцепился в меня, требуешь чего-то. Как пещерный человек! По какому праву?
— По тому же самому, по которому ты залезла в мои личные документы.
Мы перестаём двигаться, хотя мелодия ещё играет. Так и застываем друг напротив друга.
— Надо было удалить все данные с моего компьютера. — Ничего умнее мне в голову не приходит.
— Надо было, — кивает он, соглашаясь.
— Тогда бы я никуда не залезла.
Герман горько усмехается.
— Так, значит, по-твоему, я сам виноват?
— Сам, — киваю и убираю руки с его плеч.
Это заявление звучит, наверное, смешно, но мне не до смеха, как и Герману. Он больше меня не держит. Я сжимаю кулаки, чтобы не сделать глупость и не броситься ему обратно на шею, потому что мне безумно хочется ещё раз, напоследок прижаться к нему.
— Супер, — цедит он сквозь зубы.
Я скорее читаю это по его губам, чем слышу, потому что затихшая, было, музыка, взрывается новым ритмом.
Чувствую, что пора выбираться отсюда, ни к чему хорошему этот разговор не приведёт. Мы либо будем швыряться обвинениями, либо как два упрямых барана бодаться и передёргивать ответы друг друга. Он взвинчен, я взбудоражена, стоило бы сразу понять, что диалога не будет.
Герман, как скала, мне его не сдвинуть, поэтому я могу лишь обогнуть его и пойти к двери, чтобы сдёрнуть куртку с крючка и на ходу надеть её.
— Ты куда? — он снова хватает меня за руку, а я снова выворачиваюсь.
— Домой, — бросаю коротко и выхожу на улицу.
Тут свежо, но по-прежнему туманно. Большие старые часы на одном из домов показывают почти полночь. Герман выходит из «Шляпы» следом за мной.
— Я тебя провожу, — давит он.
— Джентльмен нашёлся.
Я могу лишь фыркнуть и пойти в сторону дома. Он нагоняет меня, но я отворачиваюсь, не принимаю его руку, не реагирую на обращения и всячески его игнорирую. Может, тогда он отстанет. Не хочу, чтобы он видел, как я не владею собой. Меня начинает колотить: верный знак, что напряжение отступает, но я-то себя знаю. За эмоциональным всплеском всегда следуют слёзы. И они уже готовы пролиться. Слёзы обиды и непонимания, досады на саму себя и гнева на Германа и судьбу. Остаётся лишь один отчаянный метод — язвить. Ох, ну это я умею.
— Я с тобой ещё не закончил.
Мы уже на Шпалерной, и до дома тут рукой подать. Всё-таки проводил, не отступил.
— Я уже всё сказала. Хотите ещё что-то уточнить, Герман Маркович? Так будьте любезны обратитесь ко мне в университете. Я уж, так и быть, сделаю над собой усилие, задержусь после лекции и отвечу, может быть, на ваши вопросы.
— Это навряд ли, — тянет он. — Варя, навряд ли.
Пытаюсь захлопнуть дверь парадной перед его носом, но Герман быстро вставляет ногу в проём и не позволяет мне сделать это. А потом впихивает меня глубже в темноту между лифтом и чёрной лестницей. Опомниться не успеваю, как его губы накрывают мой рот и принимаются терзать его. Мне бы оттолкнуть Германа, крикнуть, чтобы он ушёл, съязвить что-нибудь напоследок, но я не могу. У меня нет сил: ни душевных, ни физических. Зато эмоции льют через край. Словно сумасшедшая, я зарываюсь пальцами в тёмные волосы Германа, принимаюсь мять их и гладить, набрасываюсь на его рот с ощущением, что всё это в последний раз. Пальцы уже пытаюсь прорваться под его куртку и тонкий свитер: шея, спина, талия, твёрдый пресс, тёплая кожа под моими ладонями. Я не владею своими движениями, тело живёт по собственным законам. Я, словно завязавший человек с пагубной зависимостью, обещаю себе, что это только сегодня, только сейчас. Герман толкает меня в стену, и я приподнимаюсь на носочках, когда он вдавливается в меня, стремясь стать ещё ближе. Его пальцы также пробрались в мои волосы и сжали голову, не позволяя сдвинуться под напором его языка ни на миллиметр.
В лифте и на этаже мы не отлипаем друг от друга, вслепую открываем дверь, шатаясь и спотыкаясь, вваливаемся в комнату, сдёргиваем надоедливую мешающую нам одежду. Мы целуемся, будто обречённые, доведённые до отчаяния, и никто не собирается ни о чём говорить. Наше тяжёлое дыхание и неловкие путанные шаги по скрипучему паркету — единственные звуки в тишине. Слова уже лишние. Одна неосторожная фраза может всё разрушить. Сработать, выставит блок. А останавливаться ни я, ни Герман не планируем. Правильно было бы оттолкнуть его, влепить пощёчину, наорать, воскликнуть: да как ты посмел! Но дело в том, что я не хочу ни о чём думать, не хочу поступать правильно. Уже и так сполна дров наломала. Пусть ещё одной ошибкой станет больше.
Когда мы оказываемся на кровати, и Герман ложится сверху, накрывая меня своим телом, я зажмуриваюсь и отдаюсь ощущениям. Кончиками пальцев исследую мышцы на его спине, и кожу покалывает от знакомых чувств. Сегодня Герман совсем не ласков. Терзает меня, не позволяя лишних движений, хотя в какой-то момент и он окончательно теряет контроль.
Когда всё заканчивается, я лежу под весом Германа и возвращаюсь в реальность. Мы оба тяжело дышим: вымотанные и опустошённые. Чувствую, как его мышцы напрягаются, и он начинает подниматься, но теперь сама первой ловлю его за запястье. Долго смотрю в потемневшие, бездонные, как зелёные омуты, глаза в поисках так необходимых мне ответов. Но Герман будто отгородился от меня, ведя с самим собой одному ему известную борьбу. Наконец, словно что-то решив, он возвращается в постель.
За первым разом следует второй. Большая часть ночи похожа на сражение. Ярости меньше, но и нежность не возвращается. Мы будто что-то потеряли. Что-то, чего уже не вернуть.
25
Наши дни
Надо ли упоминать, что после той ночи я больше Германа не видела? Он ушёл тайком, когда я ещё спала. Растворился в сумраке ноябрьского утра, чтобы больше никогда не возвратиться. А я… я была слишком гордой, чтобы позвонить или написать, хотя очень хотелось.