Боярин
Шрифт:
Делаю вид, что остываю и миролюбиво говорю:
— Называй меня Дмитрием, или же запросто Дмитрием Станиславовичем. Титулы можно не перечислять, — и не дав Алексашке осмыслить услышанное, возвращаюсь к прерванному разговору: — Так значит был такой царь — Борис Годунов.
— Был, а как же. Аккурат после Федора Иоановича и царствовал. А не после Ивана Васильевича, как ты сказал.
— А нынешняя царица кем ему приходится?
— Не царица — Императрица Ольга Федоровна дочь Федора Третьего.
— Ясно, — говорю, понимая, что сходу мне в эти наследно-царственные дебри лучше не лезть. Да и не это главное. Главное то, что не было в истории
Ладно, пока не буду спешить делать какие-либо выводы. Пока допустим достоверность полученной информации. Пусть сейчас семь тысяч двести седьмой год от Сотворения Мира, пусть на Российском престоле сидит некая Ольга. Юная, кстати.
— Сколько ж годков императрице?
— Десять недавно исполнилось, — отвечает Александр, погоняя лошадей.
Вот те на, действительно юная. Как же она правит-то? Впрочем, Петру, если мне не изменяет память, тоже десять лет было, когда он царем стал.
— Что ж с ее отцом приключилось, что дочка в таком возрасте править империей стала? — продолжаю выспрашивать княжьего денщика. — И почему дочь на престол взошла? Нет сыновей?
— Эх, — шумно вздыхает собеседник и сокрушенно качает головой. — И о горе великом ты тоже не знаешь, значит.
— О каком горе?
— Отравили всю семью царскую во время обеда. В одночасье умерли и Федор Борисович с Софьей Павловной, и трое наследников. Благо Ольга Федоровна наказана была за какую-то шалость и не обедала в тот раз вместе с семьей.
— Да как же так могли отравить-то? — искренне удивляюсь услышанному. — Неужто для императора кто попало еду готовит и на стол подает?
— Оно понятно, что кто-то из приближенных яд подсыпал. Да и знамо кто, только доказать нельзя. Да и не до доказательств в ту пору было.
Алексашка снова замолчал, словно выдал мне исчерпывающий ответ. Да что ж мне, каждое слово из него вытягивать? Налить бы ему грамм пятьсот для размягчения языка.
Постепенно, вытягивая из неразговорчивого мужика крохи сведений, мне удалось кое что узнать о мире в который меня занесло.
Весть о смерти императорской семьи стала известно народу чуть ли не в ту же минуту, как случилось преступление. Еще не все придворные знали о этой беде, а у стен кремля уже собралась галдящая толпа. Часть толпы требовала немедленно наказать цареубийц, ничуть не интересуясь их личностями, и пойманы ли они. Другая половина толпы кричала, что свершилась воля божия, что, мол, император со своей семьей принял муки за общие грехи, и что теперь всему народу надлежит молиться денно и нощно сорок суток. Третьи кляли всех и вся, сетуя на тяжкую долю. Неизвестно как и кем толпе были доставлены несколько бочек браги, и сей напиток подогревал и так до предела накалившиеся страсти.
Тем временем в Кремле похватали всех, кто был связан с императорской трапезой. Руководил скорым следствием Степан Чемоданов (кто такой этот Степан Чемоданов — я пока выяснять не стал). Засекли насмерть немало слуг, но никаких конкретных фактов выяснить не удалось. Однако все при дворе были уверены, что отравление императорской семьи дело рук князей Голицыных, давних недоброжелателей династии Годуновых, при этом ухитрявшихся оставаться при дворе. Самих князей в Кремле не оказалось, хотя их и видели уже тогда, когда двор облетела весть о грянувшей беде. Тут же пришли донесения, что людьми Голицыных по всей столице умело разжигается смута. Чемоданов снарядил было отряд гвардейцев для ареста князей, но тут (все к одному) прибыли гонцы с вестью о нападениях на русские селения по южному порубежью крымских татар и приближении к границе турецкой армии. Слухи о том, что турецкий султан готовится двинуться войной на Россию ходили давно, но никто в них не верил. Одно дело посылать в набеги подконтрольные ему татарские орды, поставляющие в Турцию живой товар, и совсем другое дело открытая война с Москвой. Интересы Османской империи распространялись на Восток и на Юг, а холодная Россия вряд ли могла вызвать сильный интерес. Так было принято думать до сих пор. Да и то, что крымчаки посреди зимы в набег пошли — тоже было делом невиданным. Однако не верить полученным сведениям оснований не было.
Евстафий Басманов, при поддержке Светлейшего князя Петра Невского, убедил Чемоданова не спешить с арестом Голицыных. Голицыных поддерживала значительная часть столичного дворянства, что могло вызвать еще большую смуту. В данный момент необходимо было как можно скорее двигать войска навстречу туркам. Командование Русской Армией решено было поручить Петру Александровичу, который уже проявил свои полководческие таланты на войне с Европой, за что и был пожалован титулом Светлейшего Князя. Трон же должен остаться за чудом спасшейся Ольгой Федоровной, и Степану Чемоданову надлежало быть ей защитой и опорой.
Как удалось усмирить толпу, собравшуюся у Кремля, толком выяснить у Алексашки не удалось. Ясно было что к этому делу опять же был причастен Петр Александрович, а также тайная служба Евстафия Басманова.
В общем, в столице пока все стихло. Расследование гибели императорской семьи если и проводилось, то тайно, и никаких официальных заявлений не делалось. Да и не знал об этом толком мой собеседник, ибо убыл из столицы вместе с князем.
Русская армия под командованием Светлейшего Князя наваляла туркам как следует, разогнав попутно и крымчаков. Взяли в осаду Азов и, развивая успех, собирались было двинуться в Крым. Но тут случились какие-то новые обострения с Европой, грозившие разразиться новой войной. Опять же пришли нехорошие вести от Чемоданова о вновь затевающейся смуте. А тут еще при посредничестве Английской Короны начались переговоры с турецким султаном.
В итоге большая часть армии была переброшена к западной границе, а оставшиеся войска отошли к прежним рубежам и простояли там до зимы.
И вот по прошествии целого года Светлейший Князь с боярским обозом возвращались в столицу. Тем более, что Степан Чемоданов многократно уже звал его прибыть в Кремль, опасаясь нового заговора против юной императрицы.
Почти все фамилии, названные денщиком князя, были мне знакомы. Вот только кем были владельцы этих фамилий в привычной мне истории, я вспомнить не мог, ибо и не забывал по причине незнания. Однако чувство какой-то неправильности не покидало. Если принять все как есть, то получалось, что я попал не просто в прошлое, а еще и в прошлое совершенно другого параллельного мира, со своей параллельной историей. Если так, то может мое незнание истории и к лучшему. А то ляпнул бы что-нибудь по поводу реалий моего мира и попал бы впросак.