Боярыня
Шрифт:
Вошла Аниська, с поклоном поставила перед Анной поднос с яствами. Я от такой наглости слегка обалдела — меня словно в комнате не было, поэтому встала, взяла кусок подкопченного мяса и вгрызлась в него. Надо умерить аппетит, а то не влезу ни в одно платье.
Аниська чем-то загремела за моей спиной, и кусок застрял у меня в горле.
Я уже слышала этот лязг — такой характерный, такой узнаваемый, как слышала и слова, сказанные перед тем, как он раздался: «Грех какой, а выбора нет»…
Глава пятнадцатая
— Отошли Аниську со двора. Фроська пусть боярышням прислуживает.
Пимен до того, как я велела его разыскать и явиться пред мои ясные очи в мою гостиную, мирно потчевал — заедал стресс. До сих пор у него с бороды свисала квашеная капуста, придавая ему диковатый вид.
— Чем не угодила-то она тебе, матушка? — осведомился Пимен и додумался наконец утереть бороду. Капуста шмякнулась на пол, и тотчас девка, взявшаяся ниоткуда, налетела и быстро прибрала все тряпкой, после чего пропала.
— Не спорь со мной, — проворчала я, хотя Пимен и не собирался. Я выставила его, напомнив, что после ужина жду его в покоях боярина, и ушла в опочивальню.
Мать-ехидна… Но кто виной, что я должна обеспечить сыну будущее, а возможно, спасти ему жизнь? Маленький Кондрат спал, а его молочный братик, возрастом постарше, уже начинал познавать мир и с завидным упрямством хватал мать за яркие деревянные бусы. Наталья при виде меня заулыбалась, вернула ребенка в люльку.
Я рассказала ей в подробностях все, что задумала: и с родильным домом, и с яслями, и со школой. В отличие от Пимена, Наталья глобально не мыслила и долго не могла понять, зачем чему-то учить холопчат, да и взрослых холопов, и тем более — зачем собирать детей под присмотром, когда испокон веков в колыбельку положил, соску сунул — тряпочку, черт бы ее побрал, которую Наталья мне тут же продемонстрировала и получила втык, чтобы больше не смела — и лежит себе дите, пока мать работает.
— Как я сказала, так и будет, — огрызнулась я, потому что за сегодняшний день устала невероятно. Казалось бы, простые разговоры, но донести любые идеи до людей с другими ценностями — лично мое терпение начинало лопаться. И я воспользовалась правом ничего никому не объяснять. — И вот что, Аниську я прочь отослала, Фроську отправила к боярышням.
Я ожидала расспросов, но Наталья уловила, что я не в настроении, и безразлично пожала плечами.
— Расскажи про сватовство к боярышням, — добила я ее. — Все, что знаешь, выкладывай.
В дом со двора Наталья попала не так и давно и передать могла немного, только слухи, ходившие промеж челяди. Но то, что покойная боярыня Головина взяла с мужа слово поперед Пелагеи Анну замуж не выдавать, в моем имении знали, кажется, даже куры. Я не поняла, осуждает ли Наталья такое решение или же одобряет, но мне было важно не ее отношение, а свершившийся факт. Увы, я могла довольствоваться лишь чужими словами, потому что самая достоверная информация умерла вместе с прежней Екатериной Головиной…
Подтвердила Наталья и то, что Пелагея женихам отказывала, а боярин, хоть и бесился, на дочь не давил. Я подозревала, что будь на ее месте Анна, он бы не церемонился, но с увечной дочерью был деликатен. Где-то на излишне эмоциональном рассказе о сватовстве графа, которому на тот момент было лет пятьдесят — на что он рассчитывал? — явилась Марья, и я убедилась, что в преклонном возрасте активная деятельность — лучшее, что может пожелать человек. Старушка даже забыла о притворной немощи.
— А я тебе так скажу, боярыня-матушка, — вмешалась она в рассказ Натальи. — Это все оттого, что боярышням батюшка покойный волю давал.
— Это в четырех стенах запер? — удивилась я и тут же прикусила губу: бабы, может, и не скажут, но ведь сама Екатерина Кириловна не возражала против такого обращения с падчерицами. Не решат ли, что я избавилась от мужа, чтобы наводить свои, отличные от прежних порядки?
Но я переоценила противника в этот раз.
— Молиться-то и в дому можно, — отмахнулась Марья. — А грамота? Грамота, матушка! Ой, срам! Что там, в книгах-то этих, понаписано?
Я хмыкнула. Да черт его знает, откровенно говоря, я не успела ознакомиться, а стоит. «Камасутре» тоже немало лет, и я не могу с уверенностью утверждать, что местные священные книги не копируют ее хотя бы частично.
Наталья принялась, дуреха, хвастаться перед Марьей своим новым назначением, та поджала губы, потому что считала себя с полным правом главой родильного дома, мне пришлось вмешаться и предотвратить возможную вражду между бабами. Я не знала, верно ли они уяснили разницу между «главной акушеркой» и «управляющим» моих заведений, но, похоже, обеих устраивало их положение.
И все это время я думала: кто выходил из кабинета, кто рискнул быть застигнутым на месте преступления, зная или догадываясь, что Епифанька окажется очевидцем, а может, не он один; кто замышлял против меня и моего сына? Аниська, которую я велела убрать из покоев, нейтрализована, Пелагея… ее я по понятным причинам не считала явной опасностью, оставалась Анна. На первый взгляд милая и сердечная — как все люди. Палец в рот не клади.
Я проверила чертежи — все верно, на этот раз ошибки нет никакой. В опочивальне боярышень не было печи, но воздуховоды, обогревающие помещение, шли от нескольких больших источников тепла. Воздуховод на чертежах обозначен, пенять на архитектора не стоило, это я не разобралась до конца. А где находятся эти печи?..
Одна — внизу, в трапезной, вторая — моя, третья — в кабинете боярина. Но я уже знала, что то ли по воле убийцы, который хотел подставить меня, то ли по воле случая, то ли про промыслу Пятерых шкатулка-улика сыграла мне на руку. Именно из-за нее я услышала заговорщиц. И все же я не спешила никого обвинять, только попросила Наталью не оставлять детей в одиночестве.
Пимену в этот день было не суждено ни поесть, ни поспать после обеда спокойно. Я приказала ему явиться в подвал — сокровищницу, и когда я спускалась по потайной лестнице, той самой, по которой в первую ночь поднималась к себе, уже слышала, как он нетерпеливо топает в трапезной.
Ничего, и к этой лестнице, как выяснилось, притерпеться можно, но если по ней придется бежать — костей не соберешь.
Подвал встретил глухим эхом, запахом кожи и масла, низкими потолками, широкой лестницей и масляными фонарями, горевшими в нишах. Я испытывала волнение, словно девочка под Новый год. Никаких неожиданностей мне сокровищница не сулила, скорее я хотела убедиться, какими богатствами располагаю, и все равно в груди ворочался холодок.