Боярышня Воеводина
Шрифт:
— Куда деньги тратить собираетесь, батюшка?
И услышал о срубах для посадских, зерне для пересева озимых на яровые, ну и о прочих нуждах. Слава Богу сирот в крепости новых не появилось, кроме сына неудачливого мстителя. Не было смертельных потерь. Пара человек была ранена от выстрелов походной пушченки у казаков. Выстрелить она успела всего два раза, а потом была снесена ядром из кулеврины, а пушкари посечены картечью. Да несколько человек получили щепки от частокола в разные места, ранения были несерьезными. Только один получил более-менее серьезную рану в неприличное место, над ним смеялся весь гарнизон. Прозвали его спасителем крепости, загородившим защитников своим порядком толстым гузном. Пострадавший, плотный толстячок и любитель поесть, чуть не плакал от насмешек. Михаилу пришлось даже рявкнуть на особо изгаляющихся острословов. Тем более, ранение страдалец получил, наклоняясь за очередным зарядом картечи. Вечером к Мише пришли старейшины — Николай и Денис, негласно ставшие его заместителями. Поужинали, и тут Михаила озадачили проблемой, которая ему и в голову не пришла. Не учили Мишу имением управлять. Старших братьев учили, а его нет. Папенька уже в детстве планировал его на службу государеву. Так что подошли оба старых воина, поклонились, и высказали свои мысли — посадские и слобожане сейчас все на пепелищах копаются, а в мыслях нет, что
Михаил с нетерпением ждал гонца. Что решили с ним, когда смена будет, когда можно будет поехать на север за женой. Дождался. Приехал сам Одоевский. Привез письма от отца, от Шереметьева. Поздравляли с победой, Одоевский его хвалил. Будущее пока неясно. Смысл один — сейчас решают, кто его сменит. Как решат, пришлют. А ему уже другое дело подыскали, ничуть воеводства не легче, но пусть не расстраивается, столь образованных людей на Руси сейчас раз-два и обчелся! И надо их использовать по назначению. В конце письма приписка странная, крупными буквами — не стриги волосья! И подчеркнуто. Какая связь нового задания с волосами, неясно. Но ничего, потерпит, хотя отросшие лохмы в жару уже мешались. Единственное, что на ум приходило, особенно со второй припиской — пользуясь наличием ксендза в подвале изучить католицизм, особенно обряды, запреты, поведение во время службы. И постараться выведать у патера все, что он знает про протестантство. По всему, пошлют его в Европу, пользуясь знанием языков. Хорошо бы дипломатом, хотя тоже работа беспокойная, а то, как бы не шпионом. От отца письмо более подробное. Поклеп братьев Салтыковых с него Михаил заставил снять еще до коронации, так что он может исполнять свое поручение спокойно. Насчет Анюты что бы не волновался, сейчас вокруг Тихвина настоящая война, осаждают шведы монастырь, жители сопротивляются, штурмы отбивают. Брат старший, Даниил уже совсем собрался за Аннушкой ехать, но ждет, когда заварушка закончится. Так что сиди спокойно, исполняй долг, сколько потребуется. Отец написал, что гордится сыном, столько хвалебных слов о нем услышал за последние дни, призывал и дальше фамилию Муромских прославлять. В общем, все хорошо, вроде бы, да никакой ясности нет. Сидеть и ждать хуже всего. И об Анне утешительных вестей не пришло. Как она там? Не так далеко Рыбежка от Тихвина! Не дай Бог, шведские отряды нагрянут. А Аннушка и защитить себя магией не сможет! Не боевой маг она. Ладно, ссильничают, он все поймет и не попрекнет, а вдруг убьют? Как он тогда жить будет!
Немного утешила старая травница. Чутьем ведьмовским почуяла мысли черные молодого воеводы, отозвала в сторону, руку взяла, подержала, на ладонь посмотрела, и сказала.
— Успокой сердце, княжич. Жива и здорова твоя жена. — Михаил удивленно на нее глаза поднял. — Не удивляйся, ведьма я, только старая, соседи о том не ведают, просто травницей считают. Так что встретишься с ней со временем, когда снег землю покроет. И никто на ее женскую честь не посягнет, хотя будет один кавалер соблазнять, но без ответа останется, и ты с ним разберешься, когда от болезни оправишься. Да, впереди у тебя болезнь лютая, по грани пройдешь, ну да Анна твоя тебя опять спасет! Ты простуды избегай, может и обойдет тебя беда стороной!
Глава 22
Михаил задумался. Странное предсказание. Что за кавалер, что за болезнь его на грань поставит. Ладно, гадать нечего, поживем, увидим. Лето стремительно катилось к концу. Коров из леса пригнали, много телят народилось, всех сохранили. У кого дома поменьше пострадали, Михаил разрешил в лесах окрестных бревна взять, что бы починить остатки. Тут и страда подоспела. Вновь запели косы, бабы вязали снопы. Помогать убирать хлеба Михаил отпустил свободных от караулов солдат. Убрали, обмолотили, вот и солома для крыш. Хозяева побогаче дранкой крыли, а старостам и священникам, из уважения — гонтом. В конце августа съездили на ярмарку, у мастеров из лесов недалеко от Тулы закупили хорошие срубы, правда, дороговато, но спрос в этом году был большой. Обещали мастера сплавить вниз по Уле, Шату и Дону к сентябрю, когда дожди пойдут и реки полноводнее станут. К зиме успеют люди устроится. И тут пришло странное послание от Шереметьева. Дескать, сколько можно тянуть, почему крепость новому воеводе не передаешь? Срочно передавай и ждем тебя на Москве к началу сентября!
Миша слегка растерялся. Никто в крепость с грамотой на воеводство не приезжал. Он срочно отписал послание на Москву, так мол и так, нету у меня сменщика, не объявился. В свидетели своих попов взял. Через неделю примчался сам Шереметьев. Осмотрел крепость, почти восстановленный посад, похвалил за сенокос и жатву. Многие разоренные городки увлеклись восстановлением, а о кормах и хлебе и не вспомнили. Теперь у Москвы клянчат, а где Москве взять? Сообщил, что назначен воеводой в Лебедянь боярский сын Семен Леонтьев, уже месяц как должен был приехать. Сейчас за ним уже послано, но вряд ли успеют. Поинтересовался, говорил ли Миша с ксендзом о вере католической. Миша сказал, что вначале ксендз обрадовался, что может Михаила в свою веру обратить, но потом что-то заподозрил, стал юлить и такую околесицу нести, что смысла больше говорить с ним не было. Требовал сообщить его дяде, кардиналу римскому, что бы тот его выкупил. Но сдается Мише, не дядя ему кардинал, а отец незаконный. Так что забирайте его, может, за него что-то выторговать у поляков удастся. Шереметьев просидел в крепости неделю, так и не дождался сменщика махнул рукой, сказал, что спешить уже некуда. Хотел он Мишу приставить к посольству, отправленному в Англию, к королю Якову первому, что бы Михаил язык подтянул, да от акцента избавился. Подготовился к заданию следующему. А все сроки вышли, навигация заканчивается. Посольство сегодня-завтра уже отчалит из Архангельска, опоздали. И последние Аглицкие корабли с ними отплывут. Поэтому можно уже не спешить. Он сейчас вытрясет этого боярского сына из-под маменькиной юбки и пинком пришлет должность занимать. Мише теперь торопиться некуда, раньше мая навигация не откроется, так что сдаст крепость новому воеводе, и может ехать за женой. Тем более, швед вот-вот от Тихвина отступит. Потом будет время о новом деле для Михаила поговорить.
Сменщик явился в середине сентября. И Мише совершенно не понравился. Рыхлый, грузный для своих лет боярский сын из захудалого рода. А ведет себя, как будто в бархатную книгу род на первых страницах вписан. Покои воеводы, где Миша больше трех месяцев прожил ему и малы, и скудно обставлены, и обедать негде. Узнав, что Миша обедал вместе с гарнизонными старшинами, скривился, и заявил, что он панибратства не допускает, и потребовал себе отдельную трапезную. Попытался и на деньги, у неприятеля отобранные, лапу наложить, но священники не дали, Да и Михаил рявкнул, что добыча было получена при его воеводстве, так что Леонтьев к ней никакого отношения не имеет, и лапы свои тянуть к ней не смеет. Пусть считает эти деньги его, Михаила законной долей, которую он народу Лебедяни пожертвовал. И бумагу написал о том. И ковров с ладей воровских, которые они на ярмарке еще не продали тому тоже не видать, как своих ушей. Выделили самый простенький коврик, и хватит. В общем, оставлял Миша ставшую родной Лебедянь с тяжелым сердцем. Одно радовало — ушел швед от Тихвина, и может он за Анной свободно ехать.
Перед отъездом попросил его отец Серафим отвезти сироту, мальчишку прибившегося, сына незадачливого мстителя в Троице-Сергиеву лавру, в семинарию. Он уже и письмо ректору написал. Решил парень священником стать, грехи отцовские отмолить. Собрался, отцовских дружинников с собой взял, хотя барчук, в крепость назначенный и возражал. Но десятник строго сказал, что они люди князя Муромского, к младшему княжичу отцом приставленные, и от него ни ногой. Но когда выезжал, увидел в своем отряде и Николая, и Петьку с Васькой, которые тоже с ним ехали. Объяснили просто — они из дружины Шереметьева, он им велел Михаила сопровождать, они и сопровождают! Так и уехали, но Михаил оставил двух, последних голубей отцу Серафиму, предупредив голубятника, что отдает их священнику. Чтобы отец Серафим смог донести о поведении нового воеводы. Провожали Михаила со слезами, бабы с посада и слободы платочками махали, так что сам с трудом не прослезился. Парнишка от ранения оправился, на коне сидел ловко, так что хлопот не доставлял.
До лавры почти без остановок проскочили. В лавре устроили дневку, сняли комнаты в странноприимном доме, сходили к ректору семинарии, Мишина фамилия открывала все двери. Брата все знали, помнили, что келейник Филарета Симеон в миру звался Сергей Муромский. Мальчишку приняли на подготовительный год. Неграмотный. Отец Серафим, конечно, буквицы показал, но что за неполные три месяца выучишь? Михаил оставил из своих денег парню на обеспечение, да у него и свои были, от отца. Так что не пропадет. Попрощались, на следующий день с утра выехали, и к вечеру были уже у Волги. Переночевали, переправились, и вот, знакомая дорога, Бежецк, Устюжен, ярославский тракт. По нему быстро докатили до Ефимова. Потом около Горелухи свернули с тракта на Падихино, И вот уже до Рыбежки рукой подать. Сердце Мишино из груди выпрыгивало. Одно радовало, не было в этих деревушках, скрывающихся в дремучих лесах да болотах шведа. Нечего ему тут делать, только комаров кормить. И в Рыбежке было все спокойно. О никаком разбое в тех местах и не слыхивали. Дядька Денис настоял на отдыхе. Лошади притомились, Миша-то ехал о двуконь, вьюк его вез то Орлик, то Бессовестный, переименованный в Лебедяни в Беса. А остальным отдых нужен был, кормежка хорошая. Переночевали. В Рыбежку въехали рано утром, Миша сразу к старосте. Тут его и огорчили. Меньше месяца прошло с их с Михаилом отъезда, пришла весть, с купцами переданная, что семья Воеводиных сейчас в Ладоге, город от шведа очищен, там спокойно. Но убили отца Аннушки, когда обороняли крепость. Хотели ее наемники обратно захватить, братик тоже ранен, тяжело, не знают, выживет ли, и мать тяжело больна, просит Аглаю приехать и дочь привезти, проститься. Живут они в своем доме, так что все удобно, да только помирают.
Ну, Анна с Аглаей подхватились, собрались и поехали. Он сам их довез до места. Ехали долго, Тихвин объезжали, там самое жаркое время было. Ехали на Дыми, погост Егорьевский, Бор, свернули на Неболчи, оттуда на Будогощь, потом на Кириши, и там уже пересели на лодки и по высокой воде по Волхову до Ладоги. Успели. Обоих в живых застали. И братца, и мать.Он все время с ними ехал. Телегу оставлял у знакомого старосты в деревне, недалеко от Киришей, он же помог с местами в лодках купцов. Обратно на попутных доехал, лошадка отдохнула, так что к самому севу яровых поспел. А княжичу дорога проще выйдет Тихвин теперь наш, так что до него доедут беспрепятственно, оттуда на Липную горку, и опять на Будогощь, Кириши. Только на лодку не пересесть, вода низкая, пороги Волховские опасны, лучше потихоньку, по берегу. Тракт хороший по левому берегу, по правому лучше не ехать, там места глухие, иногда пошаливают лихие люди. Так что по левому бережку, через деревеньки, где остановиться можно. Доедут спокойно. Сегодня отдохнут, завтра выедут, и уже к ночи в Тихвине будут. И еще один вопрос. О приданом боярышни. Они налегке поехали, все здесь, в избушке оставили. До Москвы он, конечно, не довезет, а вот в Устюжен может, чуть позже. Как санный путь встанет.
Михаил поблагодарил, сказал, что в Устюжен ему подходит. Переночевали и поехали дальше.
Первые дни октября стояли теплые не по-осеннему, светило солнце, тихо, даже слышно, как падают с деревьев листья. Но ночами слегка подмораживало. В Тихвине Михаил надеялся разжиться теплой одеждой. Какая попадется, хоть крестьянской. Ругал себя, что не подумал об этом на ярмарке, в Туле. Но тогда было лето, жара, и он надеялся к началу сентября быть в Москве! А пришлось провозиться со сменщиком почти до октября. Но Тихвин был совершенно разграблен и разорен. Никакой торговли. С трудом нашли у старого тряпичника утепленный ватой опашень с отрезанными рукавами. Тяжелый и совсем не греющий. Хуже всего было с обувью. Летние, щегольские сапожки совсем не грели. Теплых портов тоже не было. А ведь старая травница предупреждала о простуде! В Тихвине задерживаться не стали, только посетили монастырь, Миша постоял у иконы, к которой так рвался Михаил, и понял что не зря! Снизошло на него умиротворение и осознание, что все будет хорошо, восстановится Русь, будет Михаил править 30 лет, а он, Миша Муромский тоже немалую роль в установлении мира сыграет. Со спокойной душой отправились дальше. В одной забытой Богом деревеньке удалось купить толстые шерстяные носки. Михаил натянул на них свои сапожки с трудом, стало теплее, но жали они неимоверно. С трудом ходил на привалах. Да ехать стало труднее. Наезженный тракт сменился почти тропою, местами дружине пришлось браться за топоры, расчищая завалы, поэтому скорость их упала. Да и ночевку удавалось найти с трудом. Редкие бедные деревушки могли только предложить полуземлянки, топящиеся по-черному, дымные, темные, тесные, вместе со скотиной и курами, взятыми в жилье ради тепла. Хорошо, если удавалось съесть яичницу на завтрак! Чаще кашу на воде и без соли. Ради пары серебряных чешуек хозяева отдавали гостям свой скудный обед, сами же подвязывали пояса потуже. И это осенью! Видно было, что давно уже прячутся в лесных дебрях, надеясь пересидеть лихое время, питаясь тем, что удалось вырастить на скудных делянках, отвоеванных у дремучего леса между болотами. Голод, нищета.