Божественное свидание и прочий флирт
Шрифт:
Он протянул руку за пивом, которое стояло перед ним на деревянном столике из муквы, и затем сам ответил на свой вопрос:
— Вероятно.
Мужчины, выводившие лошадей, остановились. Один из них наклонился, чтобы поднять переднюю ногу коня, и взглянул на подкову. Потом он ослабил повод и хлестнул жеребца сбоку по шее. Другой тоже отпустил свою лошадь и громко крикнул. Кони, отпрянув, понеслись по загону легким галопом.
— Там им раздолье, — сказал фермер. — В здешних местах это два самых лучших
Молодой человек не сводил с коней глаз, пока те бежали в высокой, по колено, коричневой траве загона, используемого как пастбище. Гораздо проще ни во что не ввязываться, думал он. Остаться холостым и прожить жизнь в квартире для школьного персонала. Разве это не представлялось ему более естественным? Неужели он действительно хочет жениться? Он смотрел на отца Энни, а в голове крутилось одно-единственное слово — тесть, тесть. Оно звучало странно и неуместно. Он никогда не сможет его так называть. Это у других людей есть тести, и у них же были жены.
— Он безумно хорош собой. Нам он понравился. Могу тебя уверить, что отцу он тоже понравился. Я это сразу почувствовала.
Мать взглянула на Энни и увидела, как у той зарделось лицо от смущения.
— Я всегда была уверена в том, что ты приведешь стоящего человека. Ни на секунду в этом не усомнилась.
На мгновение воцарилось молчание. Дочь смотрела в пол, поглощенная узором на циновке возле ног.
— Когда можно будет рассказать об этом людям? — спросила мать. — Надеюсь, нам не придется долго ждать.
Теперь заговорила Энни:
— В любое время. Можете рассказать хоть сейчас.
— Вот и хорошо.
Они снова умолкли. Снаружи донесся звук дизельного генератора. Мать поднялась со стула и подошла к окну. Ничего не было видно; кромешная ночная мгла и квадрат света от окна.
— Ах, как жарко! Временами я сожалею, что мы не живем на Мысе или Восточном Нагорье. Где угодно, только не в Матабелеланде.
— Мы хотим пожениться через полгода, — сказала она матери в спину.
— Прекрасно. Достаточно времени, чтобы все подготовить. Так много надо успеть сделать.
— Мы подумали, что собор в Булавайо…
— …как раз подойдет. Ну конечно же. Не будет никаких трудностей. Можно позвонить туда утром.
Мать повернулась к ней.
— Моя дорогая, я не знаю, как это сейчас происходит у других, жизнь так изменилась. У людей теперь такие разные взгляды…
Глядя на мать, она заметила, что на ее выцветшем платье с одного бока отпоролся подол.
— Понимаешь, в наше время мы, как полагалось, ждали… в общем, никто не позволял мужчинам… Но потом, когда уже помолвлены, все становится иначе. Позволено больше.
Дочь не проронила ни слова, в душе желая, чтобы мать прекратила говорить, но та не унималась.
— У помолвленных пар появляется некоторая свобода действий. Только, моя дорогая, пожалуйста, будь осторожна. Это все, что я хочу сказать. Помни, что зачастую жизнь преподносит сюрпризы, и тогда… Ну, тогда все может зайти дальше, чем следовало, и позже ты будешь сожалеть…
— …что, в результате не наденешь подвенечное платье — зачем ходить вокруг да около?
Мать улыбнулась, напряжение исчезло.
— Верно, — сказала она. — Именно так.
Мать от них ушла, когда ему было одиннадцать. Он знал, что родители часто ругаются, слышал их разговоры на повышенных тонах и видел напряжение на лицах, когда они бывали вместе, но думал, что так живут все. Он знал, что в других домах тоже бывали скандалы, что другие родители порой могли вцепиться друг другу в горло, и еще он знал, что бывает нечто такое, что называли разводом, и это случалось в других семьях и приводило к сложной жизни на два дома, два автомобиля и раздельные выходные дни. Однако, когда она внезапно покинула их, сдержанно, безмолвно поцеловав его перед сном, он к этому был не готов.
Утром отец вошел в комнату, чтобы его разбудить, и стоял там, взволнованный, закутавшись в халат.
— У меня печальные новости, Майкл, — тихо сказал отец. — Твоя мать от нас ушла.
Он лежал тихо, уставившись на потолок, думая о том, как бы притвориться спящим, чтобы отгородиться от этой вести. Но отец стоял рядом, не сводя с него глаз, и он должен был что-то ответить.
— Когда она вернется? — спросил он.
— Боюсь, что никогда. Она ушла к другому. Они уехали жить на север, в Найроби. Мне жаль.
Вот и все, что было сказано. Они никогда больше не говорили о матери; он не касался этой темы, чувствуя боль отца; отец же, смущенный и не в силах видеть переживания сына, просто делал вид, что ничего плохого не произошло.
Вести домашнее хозяйство было совсем не трудно. По магазинам ходила домработница-африканка, и она же следила за работой двух горничных. Все ладилось. Одежда выстирана и отутюжена, начищена обувь и застелены кровати. Это не подвергалось сомнению; все шло своим чередом.
Его отец — адвокат — весь день проводил в офисе, но всегда возвращался к ужину и никогда не уходил на ночь. По выходным они вместе плавали в озере или отправлялись в горы, что окаймляли город на юге, разводили костер и жарили сосиски и бекон. Во время школьных каникул отец брал его с собой порыбачить на Замбези, это увлекательное приключение оба с нетерпением ждали в течение многих месяцев.
Так он и вырос в доме, который те, кто знал о прелюбодеянии и отъезде его матери, называли «грустным» или «жалостным», но для самого Майкла этот дом был вполне надежным.