Божественное свидание и прочий флирт
Шрифт:
— Думаю, ты мог бы попытаться оправдать такое положение. Непременно есть оправдание. А как же Бремя Белого Человека?
— Извини их, Майкл, — мимоходом заметил хозяин вечеринки. — Они не понимают собственной бестактности, когда говорят людям о том, что те живут в несправедливом обществе. О, небо! Кто этого еще не знает, скажите мне? Услышьте же нас!
Спустя две недели он снова получил приглашение, и после этого еще. На каждой вечеринке были новые люди, но принадлежащие к тому же кругу. Менялись лица и имена, а беседа неизменно приобретала те же очертания. Он понял, что снискал особую благосклонность, ибо его единственного желали видеть всегда.
Как-то хозяин вечеринки сказал ему:
— С тобой приятно общаться, Майкл. Ты не похож на ядовитых жителей этих мест. Ты такой… такой прямой. В лучшем смысле слова. Такой непосредственный. Не сноб, или позер, или что-то в этом роде. Ты просто совершенство, понимаешь? Само совершенство!
Они остались одни, бутылка рейнвейна на столе была полупустой.
— Найдется ли приют человеку, вроде меня, в таком месте, как Булавайо? Чем я мог бы там заняться? Не отвечай! Не отвечай! Просто пей!
Он наклонился через стол и наполнил бокал гостя.
— Я достаточно выпил. Это уже вторая бутылка.
— Но тебе полезно, ведь это же немецкое вино! Знаешь, оно совсем слабое. Можно безболезненно выпить две, три бутылки.
Он опустошил бокал и откинулся на спинку дивана.
А потом отрывисто бросил:
— Не иди сегодня домой. Оставайся здесь.
Майкл взглянул на хозяина вечеринки, который уже стоял на ногах с бутылкой в руке. Тот выдержал его взгляд и улыбнулся. Что он имел в виду?
Майкл вскинул голову.
— Нет. Я должен идти.
— Почему? Оставайся. Чего тебе стоит? Слушай, какая разница, что ты там себе вообразил. Это не имеет никакого значения. Совсем не важно. Оставайся.
Майкл встал, слегка покачиваясь.
— Я не хочу, — сказал он. — Просто не хочу оставаться.
И пошел к двери. Хозяин вечеринки поставил бутылку, взял сигарету из серебряного портсигара и рассмеялся.
— Южная Родезия! Ну, точно, Южная Родезия!
Майкл остановился.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду?
— В том-то и дело. Ты так и не выбрался из своего болота, вот и все.
Майкл ничего не ответил. Лишь молча посмотрел на него, ошеломленный.
— Хочешь кое-что скажу, Майкл? Родос был гомосексуалистом, если ты этого не знал. Сам Родос! Забавно, не так ли? Они должны указать об этом на его памятнике. Я могу это понять, а ты?
Приглашения прекратились. Разумеется, он со всеми виделся, в том числе и со своим потенциальным соблазнителем; Кембридж был слишком маленьким местом, чтобы избежать встреч. Улыбки, взмахи рукой — как будто ничего не случилось, но для Майкла изменилось все. Казалось, привычный мир рухнул, преподаватели, студенты, вся система ценностей цивилизованного, умного общества — все было пронизано низостью духа. И имя ему лицемерие. Эти люди ничем не отличались от сельских пьянчужек и неверных супругов Булавайо.
— Ты покинул своих новых друзей. Что-то не сложилось? Не смог выпить достаточной дозы вина?
— Нет, они сами перестали общаться со мной. Но меня это мало волнует.
— Что ж, хорошо.
— Тебе они не нравятся?
— А кому они нравятся? Как ты думаешь, зачем ты им был нужен?
Майкл взглянул на друга. Если бы он только знал; неужели остальным все было понятно?
— Возможно, они просто ошиблись во мне.
Друг рассмеялся.
— Тоже вариант. Обратились не к тому человеку. Довольно забавно. Могу себе представить их разговор: «В конце концов, он не игрок! Мой дорогой, можешь мне поверить!»
Майкл с удвоенной силой окунулся в учебу, без малейшего отчаяния по поводу своего нынешнего положения в обществе. Наставники его поддерживали и даже намекали, что ему стоит продолжить заниматься научно-исследовательской работой. Задумано много проектов по прикладной математике, и для их воплощения нужны люди; возможно, какой-нибудь из этих проектов его заинтересует.
Соблазн был велик. Прими он это предложение, и ему на три года обеспечена благополучная жизнь в Кембридже в проекте с хорошим финансированием. Он уже почти согласился, но однажды днем, в маленькой деревне за пределами Кембриджа, куда они с друзьями приехали позавтракать в пабе, увидел небо, которое напомнило ему об Африке. Он застыл на месте и уловил тот единственный, будоражащий воспоминания запах — запах пыли, прибитой дождем. На одно мгновение по счастливой случайности на плоскую, спокойную часть Англии попала частичка Африки, в виде воздуха и воды, и его сердце встрепенулось.
Он отказался от гранта на проведение научно-исследовательской работы, что немало удивило его наставников.
— Вряд ли нечто подобное может повториться, — сказал ему один из преподавателей. — Если вы серьезно относитесь к математике, тогда пришло время принять решение.
— Я уже все решил.
— Вы совершаете ошибку. Там для вас нет ничего. И не может быть!
Он прикусил губу. Что мог знать об Африке этот человек с утонченными, академическими манерами? Майкл хотел многое сказать; объяснить, что невозможно отречься от порыва души, но вместо этого пробормотал что-то невнятное о каких-то обязательствах перед своим городом. Наставник, заставив его умолкнуть, выдал еще несколько сентенций, и он понял, что уже вычеркнут из числа кандидатов. Ему предложили пропуск в тот мир, который, по мнению наставника и иже с ним, был самым лучшим, куда все стремились попасть, а он, неблагодарный, его отверг.
Прошло несколько недель, и он получил письмо от директора частной школы для мальчиков, расположенной в окрестностях Булавайо. Директор узнал, что он вот-вот получит высшее образование, и потому решил предложить ему место учителя. Какой позор, что подающие надежды молодые люди практически никогда не возвращаются обратно в страну; сможет ли он доказать, что это вовсе не так?
Принимая предложение, Майкл написал ответное письмо. Опустил его в обычный почтовый ящик, а не в коробку почтальона колледжа, и когда оно проскользнуло внутрь, он тотчас почувствовал, как увеличилась пропасть между ним и Кембриджем. Здесь его теперь ничто не удерживало; было интересно, но не более. Эта холодная, маленькая страна больше ничего не значила для него.